Пастор посмотрел на пса. На сбитую в колтуны шерсть, на проплешины, где шерсти не было вовсе, на торчащие ребра… Пастор поморщился — вы же помните, что от Уинн-Дикси сильно воняло?
Пес посмотрел на пастора. Растянул пасть, показал пастору все свои кривые, желтые зубы и, вильнув хвостом, смахнул на пол несколько листков с проповедью. Потом он чихнул, и остальные бумаги тоже слетели на пол.
— Как ты его назвала? — спросил пастор.
— Уинн-Дикси, — прошептала я, боясь говорить вслух. Похоже, Уинн-Дикси и сам произвел нужное впечатление. Пастор даже слегка высунул голову из панциря.
— И вправду, бродячая собака. — Он отложил ручку и почесал Уинн-Дикси за ухом. — Бродячая, обделенная судьбой. Сомневаться не приходится… Тебе нужен дом? — спросил он Уинн-Дикси совсем другим, мягким голосом.
Пес завилял хвостом.
— Что ж. Дом ты, похоже, нашел, — сказал пастор.
Глава третья
тут же взялась за дело: Уинн-Дикси надо было как-то отчистить и отмыть. Сначала мы приняли душ: я намыливала его детским шампунем и поливала из садового шланга. Пес стоял и не рыпался, хотя мытье было ему явно не по нраву. Стоял оскорбленный, даже не улыбнулся мне ни разу, даже хвостом не вильнул. Но я его вымыла, вытерла и взяла в руки щетку. Свою собственную. Старательно расчесала всю свалявшуюся шерсть, разобрала каждый колтун. Эта процедура понравилась ему куда больше, чем мытье — аж извивался весь от удовольствия.
Все время, пока я трудилась над его внешним видом, я с ним еще и разговаривала. А он слушал. Я объяснила, что мы с ним очень похожи.
— Ну, сам посуди, у тебя нет семьи, и у меня нет семьи. У меня, конечно, есть пастор, но мамы-то все-таки нет. То есть она где-то есть, но где — я не знаю. Она нас бросила, когда мне было всего три года. И я ее почти совсем не помню. Но ведь и ты свою маму не помнишь, спорим? Ну, вот и выходит, что мы с тобой оба сироты.
Тут Уинн-Дикси посмотрел на меня — прямо в глаза. По-моему, он был рад, что наконец-то нашелся человек, понимающий, как трудно ему живется на белом свете. Я кивнула ему и продолжила:
— У меня даже друзей нет, потому что все они остались в Уотли, а нам пришлось переехать сюда. Уотли тоже во Флориде, только на севере. Ты был когда-нибудь на севере Флориды?
Уинн-Дикси задумчиво смотрел в землю, припоминая, куда его забрасывала судьба.
— А знаешь, — добавила я, — с тех пор, как мы переехали, я все время думаю о маме, каждый-каждый день. В Уотли так никогда не было…
Уинн-Дикси вскинул уши и удивленно выгнул брови.
— По-моему, пастор тоже все время думает о маме. Он ее все еще любит, я точно знаю, потому что слышала, как в церкви — в нашей бывшей церкви в Уотли — шушукались тетушки. Мол, пастор все еще надеется, что она вернется. Но мне он об этом не говорит. Он вообще со мной о маме не говорит. А я бы так хотела узнать о ней побольше. Только я боюсь расспрашивать пастора — вдруг рассердится?
Уинн-Дикси посмотрел на меня пристально, словно пытался что-то сказать.
— Что? — спросила я.
Он все смотрел.
— Думаешь, стоит все-таки поговорить с пастором? Чтоб рассказал о маме?
Уинн-Дикси все не сводил с меня глаз — даже чихнул от напряжения.
— Ладно, я подумаю, — согласилась я.
Поработала я на славу: пес выглядел теперь куда лучше прежнего. Проплешины, конечно, остались, никуда не денешься, но шерсть, которая имелась в наличии, стала вполне чистой. Гладкая такая, шелковистая. Ребра по-прежнему торчали, но — дайте срок! Я же буду кормить его до отвала, и он скоро пойдет на поправку. Вот с желтыми кривыми зубами, как видно, ничего не поделаешь, потому что в ответ на все мои попытки почистить их собственной щеткой пес начинал безудержно чихать. Ну да ладно, Уинн-Дикси теперь и так очень неплохо выглядит. Можно запускать его обратно в трейлер — на смотрины к пастору. Пастор работал над проповедью и что-то бормотал себе под нос.
— Папа… — окликнула я.
— Гмм, — отозвался он.
— Папа, посмотри на Уинн-Дикси. Как новенький.
Пастор отложил карандаш, потер пальцем переносицу и, наконец, взглянул в нашу сторону.
— Вот так превращение! — Он широко улыбнулся Уинн-Дикси. — Прямо красавец.
Уинн-Дикси улыбнулся пастору в ответ. А потом подошел и положил морду ему на колени.
— И пахнет от него хорошо, — заметил пастор, почесал пса за ухом и заглянул ему в глаза.
— Папа… — Я решила не откладывать разговор, потому что потом вся моя храбрость могла улетучиться. — Мы тут поговорили с Уинн-Дикси…
— Поговорили с Уинн-Дикси, — машинально повторил папа, поглаживая пса.
— Мы поговорили, и он тоже считает, что раз мне уже десять лет, ты должен рассказать мне о маме. Десять фактов. Всего десять.
Рука пастора замерла, он перестал гладить Уинн-Дикси. Я прямо чувствовала, что он вот-вот втянет свою черепашью голову обратно в панцирь.
— По одному факту на каждый год моей жизни, — сказала я. — Пожалуйста.
Уинн-Дикси посмотрел на пастора и подтолкнул его носом: давай, мол, действуй.
Пастор вздохнул. И сказал — не мне, а Уинн-Дикси:
— Как же я сразу не догадался, что с тобой надо держать ухо востро?
Потом он посмотрел на меня.
— Что ж, Опал, — сказал он. — Садись. Я расскажу тебе десять… фактов. Про маму.
Глава четвертая
о-первых… — Пастор задумался. Мы сидели на диване, а Уинн-Дикси примостился между нами. Он уже понял, что диван много лучше пола.
— Во-первых, — повторил пастор. Уинн-Дикси посмотрел на него очень внимательно. — Твоя мама была веселая и смешная. Развеселит кого угодно… Во-вторых, у нее были рыжие волосы и веснушки.
— Как у меня, — вставила я.
— Как у тебя, — кивнул пастор.
В-третьих. Она любила сажать и выращивать… все подряд. Талант такой у нее был. Могла посадить в землю колесо и вырастить машину.
Уинн-Дикси принялся грызть лапу, и я потрепала его по голове, чтобы прекратил.
В-четвертых, — продолжил пастор, — она очень быстро бегала. Наперегонки с ней бегать было непросто, как рванет вперед на старте — непременно обгонит.
— Ой, и я тоже так делаю! Дома, ну там, в Уотли, я обогнала Лайма Фуллертона, а он сказал, что это нечестно и девчонки с мальчишками вообще не должны бегать наперегонки. А я засмеялась и сказала, что он просто жалкий неудачник.
Пастор кивнул. И умолк.
— А что в-пятых? — Я решила напомнить о своем существовании.
— В-пятых, она не умела готовить. У нее все подгорало. Даже вода. И консервные банки не открывались. К куску мяса она даже не знала, как подступиться. В-шестых… — Пастор потер пальцем переносицу и посмотрел вверх. Уинн-Дикси тоже перевел взгляд на потолок. — В-шестых, твоя мама любила рассказы и сказки. Могла слушать их с утра до вечера. Просто обожала. Особенно смешные, чтоб посмеяться вдоволь. — Пастор кивнул, точно согласился сам с собой.
— Ну а в-седьмых? — спросила я.
— Давай подумаем… Она знала все ночные созвездия. И все планеты, вплоть до последнего астероида. Знала все их названия и мгновенно находила на небе. И могла смотреть на звезды хоть всю ночь… В-восьмых… — Пастор закрыл глаза. — Ей ужасно не нравилось быть женой пастора. Она жаловалась, что терпеть не может, когда прихожанки разглядывают ее в церкви: в чем одета да как поет. Или судачат о том, как она готовит. Она говорила, что не хочет быть мошкой под микроскопом.
Уинн-Дикси растянулся на диване: нос — на коленях у пастора, хвост — у меня.
— В-десятых, — сказал пастор.
— В-девятых, — поправила я.