— Уинн-Дикси! — окликнула я. — Ты что делаешь?
Но пес, казалось, меня не слышал. Он продолжал биться головой о дверь, скуля и повизгивая. Я выбралась из постели, подбежала к нему, погладила и даже испугалась, потому что он весь трясся и не обращал на меня никакого внимания. Я села на пол рядом с ним, обхватила его руками, но он не улыбнулся, не чихнул, не завилял хвостом — короче, не проделал ничего из своих обычных штучек… Он даже не посмотрел в мою сторону. Только дрожал, скулил и тыкался головой в дверь.
— Ты хочешь открыть дверь? — спросила я. — Всего-то? Ну, давай откроем.
Я встала и распахнула дверь. Уинн-Дикси пулей вылетел из комнаты, словно за ним гналось огромное страшное чудовище.
— Уинн-Дикси, — окликнула я громким шепотом, — ко мне. Скорее!
Мне вовсе не хотелось, чтобы пес разбудил пастора. Но куда там! Уинн-Дикси уже был на другом конце трейлера, в комнате пастора. Я поняла это по звукам: сначала Уинн-Дикси — вззз-бум — запрыгнул на кровать, а потом послышался голос пастора — то-то он, наверно, удивился. Но вскоре звуки изменились, потому что Уинн-Дикси выскочил от пастора как оглашенный. Тяжело дыша, он метнулся обратно ко мне в комнату, я было дернулась, но поймать его не успела.
— Опал! — позвал пастор. Он стоял на пороге своей спальни, весь всклокоченный и растерянный, словно спросонок не понимал, где он и что с ним. — Опал! Что тут происходит?
— Не знаю.
В этот миг ударил гром, да так сильно, что наш трейлер содрогнулся вместе с землей. Уинн-Дикси снова выскочил из комнаты и понесся прямо на пастора.
— Папа! Берегись!
Но пастор все никак не мог прийти в себя. Он стоял на пути Уинн-Дикси, а тот летел на него, как шар в кегельбане на единственную оставшуюся несбитой кеглю… Миг — и оба покатились по полу.
Я ойкнула.
— Опал? — подал голос пастор. Он лежал на животе, Но а сверху на нем, пыхтя и повизгивая, лежал Уинн-Дикси,
— Да, сэр?
— Опал? — снова позвал пастор.
— Я здесь, сэр, — ответила я погромче.
— Ты знаешь, что такое патологический страх?
— Нет, сэр.
Пастор приподнял руку. Потер переносицу.
И, помолчав, сказал:
— Это такой страх, который по силе своей превосходит любые страхи. Никакие уговоры и увещевания тут не помогут.
В этот момент снова прогремел гром. Уинн-Дикси взвился под потолок, словно его ткнули раскаленной железкой. Шмякнувшись об пол, он снова заметался и рванул в мою комнату. Я больше не пыталась его ловить, просто уступила дорогу.
Пастор все лежал, потирая нос. Наконец он сел. И сказал:
— Опал, я думаю, наш Уинн-Дикси испытывает патологический страх. Он боится грозы.
Не успел он договорить, как показался Уинн-Дикси. Он летел, словно по пятам за ним гналась смерть. Я быстро помогла пастору встать и утянула его с пути обезумевшей собаки.
Ни помочь, ни отвлечь Уинн-Дикси мы, похоже, не могли. Поэтому мы просто сидели и смотрели, как он, тяжело дыша и роняя слюну, мечется взад-вперед по трейлеру. Каждый удар грома снова и снова повергал его в ужас, словно возвещал о несомненном конце света.
— Гроза скоро пойдет на убыль, — сказал мне пастор. — А когда она стихнет, к нам вернется настоящий Уинн-Дикси.
Гроза и в самом деле стихла. Дождь прекратился.
Молнии больше не сверкали. И когда вдали пророкотал последний раскат грома, притих и Уинн-Дикси. А потом, как ни в чем не бывало, подошел к нам с пастором и лукаво склонил голову набок, словно поинтересовался: «А чего это вы тут делаете среди ночи? Не спится, что ли?»
А потом он забрался на диван. У него это очень смешно получается: не лезет, а скользит будто уж, по чуть-чуть и как будто нечаянно. Он даже смотрит в сторону, точно не имеет к происходящему с собственным телом никакого отношения: я никуда, ну совсем никуда не собирался, и как это я оказался на диване? Ума не приложу.
Теперь мы сидели тут втроем. Я поглаживала Уинн-Дикси по голове и чесала за ухом — как он любит.
— Летом во Флориде гремят грозы, — заметил пастор.
— Да, сэр. — Я затаила дыхание.
Вдруг он сейчас скажет, что мы не можем держать собаку с патологическим страхом, раз она сходит с ума при первом ударе грома?
— Придется за ним хорошенько следить, — продолжил пастор и положил руку на спину Уинн-Дикси. — Главное, чтобы он во время грозы не оказался на улице. Иначе он может убежать. Надо уберечь его от беды…
— Конечно, сэр. — Мне вдруг стало трудно говорить. Я так любила пастора. Я любила его за то, что он любил Уинн-Дикси. Я любила его за то, что он простил Уинн-Дикси его отчаянный страх. Но больше всего я любила его за то, что он положил руку на спину Уинн-Дикси, почти обнял его, чтобы уберечь от беды.
Глава двенадцатая
первый день работы мы с Уинн-Дикси явились в зоомагазин так рано, что на окне «Питомцев Гертруды» еще висела табличка «Закрыто». Недолго думая, я толкнула дверь, и она распахнулась. Мы вошли. Я хотела было окликнуть Отиса — сказать ему, что мы уже здесь, но тут послышалась музыка. Самая красивая музыка, какую мне когда-либо доводилось слышать. Я огляделась, пытаясь понять, откуда она доносится, и вдруг заметила, что все клетки открыты и зверюшки повылезали наружу. Кролики и хомяки, мыши и птицы, ящерицы и змеи застыли на полу, точно каменные, а Отис, в остроносых ковбойских сапогах стоял посередине. Он играл на гитаре и притопывал в такт. Глаза его были закрыты. Он улыбался.
На морде Уинн-Дикси появилось мечтательное выражение. Он широко улыбнулся Отису, чихнул, встопорщил усы, а потом вдруг вздохнул и бухнулся на пол рядом с остальным зверьем. Тут его заметила Гертруда.
— Собака! — закричала попугаиха и незамедлительно перепорхнула на голову Уинн-Дикси. Отис открыл глаза и перестал играть. Чары кончились. Кролики начали прыгать, птицы — летать, ящерки — бегать, змеи — ползать, а Уинн-Дикси — лаять и гоняться за всем, что движется.
— Фу-ты ну-ты! — всполошился Отис. — Помогай!
Мы принялись ловить мышей, хомяков, змей и ящериц. Это длилось целую вечность. При этом мы то и дело сталкивались друг с другом и спотыкались о животных, а Гертруда продолжала вопить: «Собака! Собака!»
Поймав какого-нибудь зверька, я тут же засовывала его в первую попавшуюся клетку и захлопывала дверцу — искать его настоящий дом времени не было.
Думала я при этом только об одном: должно быть, Отис — заклинатель змей или что-то в этом роде, иначе как бы он заворожил всю эту живность своей музыкой? А потом я сказала себе: «Тогда что же мы глупостями занимаемся?» — и крикнула — громче воплей Гертруды и лая Уинн-Дикси:
— Отис, возьмите гитару! Надо еще поиграть!
Он посмотрел на меня задумчиво, а потом заиграл. И тут же все стихло. Уинн-Дикси улегся на пол, чихнул, поморгал, еще чихнул и блаженно улыбнулся. Мыши, хомяки, кролики, змеи и ящерицы, которых мы еще не успели поймать, застыли кто где, и я спокойно, по одному, переместила их в клетки.
Когда я закончила, Отис отложил гитару и, не поднимая глаз, сказал:
— Я просто хотел им поиграть… Им так нравится…
— Конечно! Понятно. А из клеток они сами выбрались?
— Нет. Я их вынимаю. Жалею я их больно: сидят целыми днями взаперти.
Уж я-то знаю, каково взаперти сидеть…
— Знаете? Вас запирали?
— Я в тюрьме сидел, — ответил Отис. Он метнул на меня быстрый взгляд, а потом снова стал смотреть вниз, на сапоги.
— В тюрьме? — Я опешила.
— Ладно, это не важно, — сказал Отис. — Ты ведь пол пришла мести?
— Да, сэр.
Он прошел за прилавок, покопался там и наконец извлек веник.
— Вот, держи. Пора начинать.