— Это хорошо, что за себя переживаешь, — уверенно сказал директор. — Нам, понимаешь, крепкая моральная атмосфера нужна. Как бы это поясней? В общем, здоровый нравственный климат.
— А он здесь нездоровый? — Вопрос не отличался тактичностью, и Юлька мысленно себя ругнула.
— Здоровый — нездоровый, кто его знает! — откровенно признался директор. — Я в магазине месяц всего. По профессии инженер-строитель, в торге им и работал. Правда, экономические курсы еще закончил, без отрыва. Вот руководство меня сюда и сосватало. Не хотел, да пришлось на старости лет менять специальность.
— И отказаться было нельзя? — заинтересовалась Юлька.
— Почему нельзя отказаться? — удивился директор. — Отказаться всегда можно. То есть было, конечно, можно. Сейчас-то уж нет.
Он посмотрел на Юльку, словно оценивая, стоит ли ему, человеку, разменявшему, как говорится, пятьдесят, пускаться в откровенности с зеленой девчонкой.
Сказал, не вдаваясь в подробности:
— Видишь ли, в магазине в этом три директора за малый срок сменились. Так получилось. Теперь вот меня назначили. Дело, понимаешь, страдает. Разве откажешься?
«А где гарантия, что четвертый будет подходящим, если три не подошли?» — подумала Юлька. Она продолжала подогревать свою настороженность.
— Насчет Клавы ты подожди выводы делать, — посоветовал директор. — Вы ведь, молодежь, как — раз-раз, и готово: либо черное, либо белое. Никаких промежутков.
— Клава специально масло в лоток бросила, чтобы его не взвесили. Я же видела.
— И я видел, — сказал директор. — Что с того? А она, Клава, другое видит. Контрольные чуть не каждый день берут. Кто только ими не занимается! И ОБХСС, и торговая инспекция, и общественность. Нервы знаешь какие нужны? Веревки! Тут с перепугу не то наворотишь.
Директорские доводы Юльку не убедили. Говорил он еще, что Клава — женщина одинокая, двое детей. И что здоровье у нее шалит. Только какое это отношение имело к самому поступку? Да никакого. В общем, вел себя директор странно.
Тут в кабинет вкатился низкорослый человечек, одетый в синий замусоленный халат. Он было начал что-то нудить вполголоса директору, но, увидев Юльку, замолк и уставился на нее светлыми, белесо-прозрачными, как зимнее небо, глазами.
— Застрелиться можно! — сообщил он радостным тоном, который никак не отвечал мрачному смыслу высказывания. — Что ли, дочка, Виктор Егорыч? Похожа вроде. Носик вроде папин, ай? Гляди-ка, красавицу сладил!
— Какой носик?
Виктора Егоровича оторвал телефонный звонок, и сейчас, положив трубку, он потрогал свой нос. Наверное, машинально. Он, конечно, не слышал, вернее, не уловил, о чем говорил низкорослый.
А тот продолжал:
— Под копирку, как есть! — И, сложив ладонь корытцем, шагнул к Юльке: — Проздравляю!
— С чем ты ее тут проздравляешь? — нетерпеливо передразнил директор. — Что-то не пойму?
— С тем, что она ваша, то есть директорская, дочь, а вы наш руководитель, то есть ее отец. Вот!
Виктор Егорович засмеялся, потом встал и церемонно представил Юльку:
— Юлия Константиновна Рогова. Зачислена ученицей продавца в гастрономический отдел. А это, — он обернулся к низкорослому, — Алексей Андреич, подсобный наш рабочий. Большой, понимаешь, физиономист!
Алексей Андреевич с важностью поклонился.
Директор протянул ему подписанные счета-фактуры.
— Возьми вот, отдай экспедитору.
— Премного вами благодарен! — сказал почему-то Алексей Андреевич и, понизив голос, добавил: — За простой машин поставщики, поди, снова намахают штраф. Три фургона прибыли разом, хоть застрелись!
— Чего ж ты время теряешь? — возмутился директор. — Ну, и команда на мою голову! А Петро где?
— Не вышел на работу по причинам неизвестным. И потому отсутствует.
— Тьфу! Хоть сам на разгрузку становись.
— Не положено, — строго заметил Алексей Андреевич. — В авторитете убыток будет.
— А штраф платить магазину положено? Тут убытка не будет?
Виктор Егорович направился к двери, поманив за собой подсобного рабочего.
— Пошли!
Про Юльку он как будто совершенно забыл.
Она вышла из кабинета и, пройдя мимо каких-то бочек, очутилась рядом с большими черными платформенными весами. Тусклый свет лампочки, подвешенной под самый потолок, томил.
Где-то совсем рядом с грохотом отворилась дверь, впустив в темноту коридора слепящий импульс летнего дня. Вошла женщина — коренастая, крепко сбитая, одетая в белый халат. Грубовато спросила: