— Юль, сходи к Клаве, поговори. Застать противника врасплох — лучшая тактика.
— Да ты что?! — перепугалась Юлька. — У меня и адреса нет… — Она почувствовала себя какой-то внутренне согбенной под тяжестью действия, которое он от нее требовал, которое взваливал на нее столь бесцеремонно. — И сил нет, Саша… — Это вырвалось само и прозвучало, как «Пожалей!».
Но он, как видно, придерживался того мнения, что жалости тут недостаточно:
— Сил нет, законно. А адрес есть. Пошли!
Клава жила поблизости от магазина. Жила в пятиэтажном бетонном доме постройки конца пятидесятых годов, который выглядел теперь старым и неопрятным: ступеньки, ведущие к подъезду, выщерблены, стекла в дверях заменены наспех окрашенной фанерой, на лестнице окурки и острый кошачий запах.
Назвав номер квартиры, Саша подтолкнул Юльку ладонью в спину:
— Иди!
— А надо? Зачем?
Сейчас, когда они пришли, спрашивать об этом было глупо, но Юлька хваталась за соломинку.
— Опять двадцать пять! — буркнул Саша и отчеканил с армейской определенностью: — Пойдешь потолкуешь, ясно?
Звонка у Клавиной двери не оказалось. Она постучала. С минуту к дверям никто не подходил, и Юлька было обрадовалась неожиданному везению: никого нет дома, можно исчезнуть. Но тут замок щелкнул, и дверь отворилась. На пороге стояла девочка лет двенадцати в слишком коротком для нее коричневом платьице. Беленькая такая девочка, с угловатой фигурой, голенастая и очень сосредоточенная. Светлые бровки ее хмурились, и Юлька почему-то подумала, что от посетителей этой квартиры девочка уже давно не ждет ни доброго, ни хорошего.
— Вам кого? — спросила девочка, продолжая сдвигать бровки и сохраняя между ними морщинку.
— Мне Клаву, — сказала Юлька и поправилась: — Клавдию Ивановну.
— Мам, к тебе! — крикнула девочка уже на ходу. Она ушла в кухню и плотно закрыла за собой дверь.
Квартира у Клавы была однокомнатной, так что думать над выбором пути Юльке не пришлось. Хозяйку она обнаружила сидящей на тахте, вернее, это был матрац с подбитыми к нему ножками, покрытый чем-то неопределенным. Здесь же сидела вторая Клавина дочка — девочка лет трех, не больше, тоже беленькая. Перед ней расположились куклы, несколько штук. Куклы были старые, давно заигранные. Да и в обстановке самой комнаты — скудной и разноперой — тоже чего-то не хватало: не хватало каких-то вещей важных и обязательных.
Девочка остановила на Юльке взгляд больших серых глаз и зашевелила губами, будто решала про себя трудную жизненную задачу. Наконец, видимо решив ее, сказала уверенно:
— Тетя.
Клава стянула девочку с дивана.
— Иди к Маруське! — И легким шлепком подтолкнула дочку.
На Юльку Клава не смотрела, взяла одну из кукол и теребила в руках.
— Зачем пришла?
Еще несколько минут назад Юлька и сама спрашивала себя об этом, но ни тогда, ни сейчас ответа не находила. Впрочем, ответ, конечно, существовал: пришла, чтобы заставить Клаву признаться. Но как? Как это сделать?.. А вдруг Клава тут ни при чем? Что, если не она подстроила эту штуку с весами?
— Клава, — сказала Юлька, едва шевельнув губами, и удивилась, что та ее услышала. — Скажи, Клава, того шофера — помнишь? — ты его обве… ну, в общем, вес был неправильный?
— Какого еще шофера?
Клава, часто моргая, смотрела на Юльку, ничего как будто не понимала. Да и сама Юлька не понимала, почему задала этот вопрос, кстати, не слишком деликатный. И что он мог прояснить? Правда, проклятый вопрос мучил ее с первого дня и, не будучи решенным, заставлял сторониться Клавы, породил отчужденность, глухую, как кирпичный забор. Только сейчас-то зачем было спрашивать о шофере? Чтобы не говорить о своем, о главном?
Юлька, как и Клава, сидела на тахте и тоже теребила в руках одну из кукол.
— Это который сказал, что контрольную берет? — вспомнила, наконец, Клава и хихикнула в кулачок. — Не-е, ничего не было. Я такими делами не балуюсь. — Помолчав, она пояснила: — Двое детков у меня — шутишь? Зинка и Маруська… Одна с имя морочусь. Муж-то был, да весь вышел.
— Все-таки странно…
— Чего это?
— Ну, хорошо, ладно, банку со сметаной сам шофер мог уронить, — великодушно предположила Юлька. Одновременно она думала с тоской о том, что от основной, касающейся ее темы уходит все дальше и дальше. — А масло? Ты же бросила его в лоток, чтобы не взвесили!