Юлька продолжала ждать.
— В общем… — Клава вдруг резко над диваном махнула рукой, и Зиночкины куклы полетели на пол. — К весам твоим жир я подлепила. Скумекала?
Под дробный этот кукольный стук Юлька стремительно вскочила. Но ощущение-то как раз было обратное: казалось, она падает куда-то вниз вместе с комнатой, Клавой, вместе с куклами, застывшими на полу в неестественных, мертвых позах.
Клава потянула ее за руку, и Юлька почти упала на тахту.
Ей хотелось что-то сказать, спросить, но рот спаял холод, язык словно прирос, приморозился к нёбу. Она заледенела, чувствовала себя глыбой льда, которая уже никогда не растает.
Клава в это время говорила каким-то кипящим шепотом, и был это скорее не шепот, а крик:
— Калерия приказала, она!.. Бельмо ты ей в глазу, чирий ты ей, прыщ. Лютует Калерия на тебя, ох, лютует!.. Под зад, шипит, ученицу надо, пускай себе знает, что почем да чего отчего, пускай себе покружится в вальсе жизни… Я б разве смогла такое?.. А от Калерии куда подашься?.. Лепи, говорит, Клавка, и чтоб ни звука, не то стребую с тебя деньги разом… Деньги она мне прошлым годиком доверила, взаем дала. Две сотни целых… Марусеньке санаторий врачи прописали, возила. И Зинку с собой брала… Муж — тот в бегах, алиментов не плотит, розыском его всесоюзным ищут аж два года как. Замаскировался, золотушный!
— Мне-то как быть, мне? — с трудом ворочая языком, выговорила Юлька. — Позор какой… Стыдно же, Клава… Я не смогу так… с этим…
— А тебе чего? Чего тебе? — опять едва слышно закричала Клава. — Ты же ж маленькая! Чего тебе сделать могут? А ничего! С магазина выставят, ну и плевать. Сдался тебе он, магазин этот. Ты получше найдешь работу, вон умная какая!.. Чего молчишь?
Но Юлька не знала, о чем еще можно было говорить с Клавой, да и не могла она ни о чем говорить. Встав с тахты, Юлька направилась к двери, думая и боясь лишь одного: замо́к незнакомый и, если она не сможет его открыть, придется позвать Клаву, а это непереносимо.
Только Клава в комнате не осталась. Она быстро пошла вслед за Юлькой, обогнала ее и, прижавшись спиной к двери, преградила дорогу.
— Стучать пошла, да? Доносить? — Клава сорвалась на хрип. В глазах дрожала злоба. — Не выйдет! Мы ученые. Нету у тебя свидетелей, одни мы тут были. Ни словечка из меня не вырвут, ни крошечки!.. Не говорила я тебе ничего и ничего про твои весы не знаю! Сама обвешивала, сама и отвечай!.. Или, может, прикажешь ребенков бросить да за тебя идти тачку катать?.. Да я за них…
Клава рывком распахнула дверь, грубо толкнула Юльку.
— Вали отсюдова, чистенькая!
Юлька не помнила, как очутилась на улице.
Глава четырнадцатая
Всю ночь Юлька пролежала на диване не раздеваясь, даже не сбросив с ног туфель. Она старалась убедить себя, что ее нет, просто не существует, что она исчезла, испарилась, выветрилась.
Как быть? Как, как ей быть? Рассказать о том, в чем призналась Клава? Пойти в магазин и рассказать? Или оставить все по-старому, молчать, не говорить ничего никому, покорно нести свой крест?
Юлька в сотый, в тысячный раз начинала тасовать доводы, мусолить их по одному. Сказать — не сказать, сказать — не сказать… Похоже, при любом раскладе в проигрыше оставалась она.
Что значит не сказать? Значит, опозорить себя в глазах окружающих, принять вину и получить клеймо, ни смыть которое, ни забыть, что оно существует, не удастся.
А что значит сказать? Подвести Клаву, возможно, отправить на скамью подсудимых, которая Юльке, скорее всего, не грозит. Пусть Клава за свою подлость заслужила самое строгое, суровое наказание, как и эта гадкая великанша Калерия. Ну, а Клавины девочки? Они-то чем виноваты? Что будет с ними?
Ладно, хорошо, предположим, она расскажет все-все о своем разговоре с Клавой. Но поверят ли ей? Кто ей поверит? Клава станет все отрицать, а свидетелей действительно нету. Чем она сможет доказать Клавину вину, вину Калерии? Она лишь усугубит свое положение: будут думать, что выкручивается, юлит, оговаривает других, чтобы спасти свою шкуру.
Да, кажется, Калерия может торжествовать полную победу. Но ведь она не ограничится тем, что устранила Юльку, — сделать это было проще всего. Новые порядки в магазине не по нутру Калерии. И она что-нибудь придумает, обязательно придумает, как опозорить и вытряхнуть из магазина Виктора Егоровича, Майю, как замарать всех, кто ей опасен, кто покушается на ее маленькое царство. Вправе ли Юлька допустить такое? Конечно, нет!
Значит, сказать?
Но ведь не поверят, а доказать она не сможет ничего!