От ужаса Аня цепенеет.
Кошмарные метаморфозы и крики длятся маленькую вечность. Наконец фея опускает руку, и желтое марево растворяется в воздухе, оставляя на камнях вместо мужчины крохотную змею.
— Теперь тебя будут звать Хиба, — говорит Джона пошатывающейся девочке. — Подай мне этого гада.
Спотыкаясь, девочка ковыляет к змее, кое-как ее подцепляет — животное обвисает в ее кулаке, как мертвое — и, вернувшись к паланкину, протягивает превращенного фее. Но, прежде чем та успевает его взять, вмешивается юноша.
— О светозарная, — почтительно обращается он, — ты в своем праве. Но вспомни о праве Короля, да будет верным каждый его шаг. Нельзя забрать человека из-под руки Найои, не заплатив той виры, которую он назначит.
Джона кривит губы.
— Ты любишь портить все веселье, — с досадой отвечает она. — Какое мне дело до этих порядков? Король мне не указ. И ты сам знаешь, что этот человек заслужил такую судьбу.
Юноша, помолчав, почему-то косится на Аню и отвечает:
— Я тоже в своем праве. Не негодуй, я не буду отменять твоей воли. Знаешь же, что не могу. Но я сейчас служу Королю, да будут чистыми его руки. И прошу тебя: оставь змея здесь.
Они какое-то время меряются взглядами. Наконец Джона, совсем по-приземленному фыркнув, кивает. Юноша бережно забирает змею из рук девочки, прячет ее к себе за пазуху, а затем, подсадив ребенка, помогает девчонке забраться в паланкин.
Обернувшись к мрачной толпе, он громко спрашивает:
— Что? Хочет ли кто-то из вас еще обратиться к Фее Полуденного зноя?
Народ молчит.
— Ступайте, — велит юноша носильщикам, вновь оглядывается на Аню — пристально, долго, словно ее запоминая — и присоединяется опять к остальным спутникам феи, которые несут корзины с лепестками. Опять начинают играть флейты, возобновляется стук барабанов. Паланкин трогается вперед — теперь толпа сама расступается перед ним.
Подавленные горожане начинают расходиться. Кто-то тихонько обсуждает произошедшее, где-то вспыхивает и тут же гаснет нервный смех, кто-то нервно улыбается, у кого-то на глазах слезы.
Опустив руки и все-таки расчихавшись, Аня бредет к дальнему краю террасы.
Кажется, подобное волшебство тут не в порядке вещей, думает она.
И хорошо, что не в порядке. Что за жесть вообще, человека — в змею?
В голове вновь всплывает искаженное мукой лицо и дикий крик.
Сходила погулять, называется…
Трындец.
Лаух по-прежнему не видать. Аня одеревенело садится на какой-то камень и тупо таращится перед собой.
— Полный трындец, — повторяет она.
— В первый раз такое застала? — сочувственно звучит над головой. Аня поднимает голову.
Перед ней стоит бабушка. Пожилая человеческая женщина, похожая на тетю Клаву из Аниной прошлой жизни. Седые волосы убраны в пучок, на плечах — цветастая шаль, светло-голубое платье вышито белыми цветами.
Аня блекло улыбается.
— Да-а, это что-то новое, — отвечает она и чувствует, как дрожит ее голос. — Часто тут?..
— Нет, феи редко в Усамме появляются, — отвечает бабушка. — Тем более такие мегеры, как эта Джона. Диву даюсь, как той дурочке только в голову пришло обратиться к ней за помощью! Да и вообще тут сплошные идиоты собрались. Я из окна все видела. Как раз чай заваривала и насмотрелась, вот уж зрелище было. А ты, милая, тут какими судьбами? Сразу видно, что не местная.
— Я из дворца... издалека, — хмуро отзывается Аня. — Вы про такие места и не слышали.
— Весь свет не узнаешь, но никогда не поздно новому научиться, — усмехается старушка. — Так как твой край-то называется?
— Москва. Знакомо?
— Как не знать? Знакомо, знакомо. А я из Ленинграда.
…что?
Аня неверяще вскидывает голову.
Бабушка улыбается — по-родному, как тетя Клава. Знакомой русской улыбкой.
— Из Ленинграда я, внучка, — отвечает она. — Занкай Любовь Григорьевна меня зовут.
Автор приостановил выкладку новых эпизодов