— Видать, и правда заговорщика поймали, — комментирует Ырга, ворочая ложкой в горшке. Лаух, отодвинув свой в сторону, тихо отщипывает куски от круглой булки.
Аня с едва скрываемым отвращением тыкает в слипшуюся массу. Каша, белесая и склизкая, действительно выглядит так, будто повар ее проклинал, — но другой еды до вечера не будет, а ей одного хлеба, в отличие от Лаух, не хватит. И животу все равно, что переваривать.
Пахнет вроде бы съедобно. Может, попробовать глаза закрыть?
— А что может быть от проклятой воды? — уточняет она на всякий случай.
— Тебе-то? Ничего, — с набитым ртом отвечает гоблинша. — Ну, пронесет по крайняку, если полведра выхлебаешь. Это у магов почесуха начинается. Или у Лаух икотка. От трусости. Боится прыщами покрыться, хе-хе-хе!
Она коротко ржет и отправляет в рот еще одну ложку.
— И часто здесь такие дожди идут?
Лаух почти шепчет:
— Как поймают, или если морок…
Чтобы разобрать, что она говорит, приходится напрягать слух.
Распахивается дверь. В комнату заскакивает девица — мокрая, как мышь, вся в каких-то жутких фиолетовых потеках. Аня бы предположила, что косметика от дождя потекла, но остатки линий на лице больше смахивают на ритуальную раскраску.
Девица отчаянно чешется.
— Ты что, не видишь, мы обедаем? — рявкает Ырга. — Перерыв! Не работаем! Вали на улицу!
Девушка в ответ злобно сверкает глазами — будто из зрачков посветили фонариком — и вскидывает растопыренную руку. Ырга предупреждающе тычет ложкой в сторону волшебной рамы:
— Но-но, тут Госпожа Зеркал, усекла?
Девица сдувается. Шипит что-то сквозь зубы, разворачивается и, со всей дури хлопнув дверью, скрывается в коридоре.
— Тьфу, — гоблинша с досадой втыкает ложку в горшок. — Ненавижу ведьм.
Аня какое-то время таращится на мокрые следы от сапог незнакомки: вода на глазах взвивается и тает в воздухе обрывками тумана.
— А в чем разница между ведьмами и магами? — спрашивает она наконец.
Гоблинша отмахивается. Лаух ерзает и мнется — видимо, знает ответ, но по своему обыкновению стесняется его сказать.
— У них родители — духи, — наконец тихонько бормочет она.
— У ведьм? Или у магов?
— У ведьм…
— Но духи же бесплотные. А она, — Аня кивает в сторону двери, — очень даже человек… э-э-э, человекоподобно выглядела. Ведьмы что, воплощаются?
— Это… — Лаух смотрит на нее и тут же отводит глаза. Она почти всегда, в отличие от Ырги, избегает смотреть в лицо собеседнику. — Это что отец — дух, или мать… а второй нет…
— «Нет» — в смысле «второй родитель — не дух» или в смысле «нет второй матери»?
— Второй родитель — не дух…
— А как такое может быть? — недоумевает Аня. — Даже если родитель один — во плоти, второй-то бестелесный. Как же у них, э-э-э, может родится ребенок?
Лаух краснеет.
— Спроси у магов, — гогочет Ырга.
Аня, напоследок бросив взгляд на закрытую дверь, зачерпывает из своего горшка соплевидной субстанции.
Ну что? На вкус и правда лучше, чем на вид. Грибами какими-то отдает, что ли.
Выглядывает солнце — за окном все начинает сверкать и переливаться. В кустах возле БОПа громко курлыкает птица, на подоконнике щебечут слонольвы (Лаух называет их «иннята», Ырга — «эти назойливые твари»), в ветерке, колышущем занавесь, чувствуются запахи мокрого парка и моря.
Надо все-таки до берега дойти, думает Аня. Дойти и посмотреть, где можно искупаться. Она здесь почти месяц, а на море до сих пор только издали глядит. Стоило ли попадать в другой мир, чтобы опять делать все то же самое, что и дома?
Откусив кусок от булки, она натыкается на кисло-горькие кусочки какого-то фрукта и вспоминает, что еще хотела узнать.
— Ырга, а кого ловят зеркала? Здесь, в смысле?
Гоблинша корчит рожу.
— Недоумков всяких.
Аня выжидательно молчит. Ырга закатывает глаза и снисходит до пояснения:
— Да будет тебе известно, бестолочь, что каждую луну находится парочка-другая тыквоголовых существ, которые думают, что наш БОП — то место, через которое у них получится подобраться к Королю, солнце ему отсюда и до края. То баба какая на себя морок напялит, то убивец… у нашего же королевства какие две проблемы?
— Дураки и дороги? — срывается у Ани с языка.
Ырга выписывает восьмерку возле уха — этот жест, как выяснилось, значит что-то вроде «ты с дуба рухнула?».