Он провел пальцем по карте.
— Если вы мысленно продолжите этот вектор, то увидите, что пучок сметает всю Европу и доходит до нашей территории… Если опираться на труды о лазере нашего друга, профессора Каплана, то получится следующая картина: луч, расширяясь, превращается в пучок, который накрывает примерно пятую часть Соединенных Штатов…
— Спасибо, — отозвался президент. — Мне предстоит еще одна спокойная ночь!
— Это всего лишь рабочая гипотеза, — заметил Каплан.
Президент взглянул на него с неприязнью:
— Пожалуйста, не надо гипотез. Мне нужны достоверные факты.Когда это новое дерьмо будет готово завонять?
— Мы находимся в постоянном контакте с нашим агентом в Албании.
Президент еще несколько секунд рассматривал «борова», лицо его при этом выражало искреннюю ненависть.
— Ладно, впускайте народ.
Слово «Народ» было его коллективным прозвищем для членов Конгресса.
Все эти дни президент старался держать их в курсе происходящего, а теперь намеревался потрясти до глубины души. Он был сбит с толку, растерян, не понимал масштаба проблемы и не мог принять решение. Потому он напускал на себя спокойный, уверенный и решительный вид. Рассел Элкотт находил, что президент похож на старого лавочника со Среднего Запада, — ему так и виделось, как тот стоит на крыльце своего магазинчика, засунув руки в карманы. Кроме того, Элкотт спрашивал себя, как бы обошлись будущие Джотто и Мазаччо со всеми этими людьми в костюмах-тройках, в очках с черепаховыми оправами, со столь неодухотворенными лицами — если, конечно, предположить, что будет новый Ренессанс…
Элкотт отправился в кабину звукозаписи, где встретил усталый, безжизненный взгляд звукоинженера. Каждое сказанное слово фиксировалось, и все об этом знали: никто не избежит своей доли исторической ответственности. Новая библия будет писаться не по слухам, основываться не на одной лишь устной традиции, а на неопровержимой записи, извлеченной с глубины в сто метров, из пусковых шахт ядерных ракет.
Рассел Элкотт устроился в углу и надел наушники.
Он узнал голос сенатора Болланда из Юты:
— К черту научное словоблудие, профессор. Вы хотите сказать, что человеческая душа является оружием неограниченной разрушительной силы…
— В этом нет ничего нового, сенатор, — говорил Каплан. — Нам это было известно задолго до Хиросимы. Но моя роль состоит не в том, чтобы предаваться старым как мир философским размышлениям. Я обращаюсь к вам как ученый. Я говорю с вами на языке квантов.
— Позвольте!
Тед Квиллан из Мичигана, отметил Элкотт. Самый реакционный республиканец в Сенате.
— Вот куда нас завели сорок лет трусости и пресмыкания перед коммунистами! Уход из Вьетнама и Кореи. Потом Хельсинки… Мы бежали от ответственности! В результате, в руках у крошечной страны, яростной и злобной сталинистки, страдающей комплексом неполноценности и манией преследования, оказалось опаснейшее оружие. То самое оружие, которым мы не сумели обзавестись из-за банальной близорукости, а также из-за того, что постоянно урезали наш военный бюджет…
Рассел Элкотт снял наушники. На полу валялись герметически упакованные коробки с пленкой.
— Послушайте, Берт, я хочу напомнить вам, что записи необходимо спускать в ракетные шахты каждые полчаса. Разве вам этого не говорили?
Звукоинженер посмотрел на него в упор:
— Зачем? Чего вы ждете? Конца света? Он уже наступил, причем очень давно. Наш мир — это уже новый мир.
— Потомкам нужна будет полная информация, старина.
— Вы имеете в виду, исследователям из других галактик, которые прилетят сюда и займутся раскопками, чтобы узнать, как мы до этого докатились?
— В грядущие века люди будут любознательнее, Берт. Готов поспорить.
Он снова надел наушники. Говорил президент.
— Сенатор Болланд, мы не можем снести с лица земли целую страну, даже если у нас есть какие-то… дурные предчувствия… пусть даже обоснованные…
— Предчувствия! Это — достоверный факт!
— Я так же, как и вы, переживаю за наши бессмертные души. Устроить всемирный холокост, вызвать тотальное разрушение технократической цивилизации, как того хотелось бы некоторым представителям молодежи? Если следовать доводам подобного рода, необходимо было бы уничтожить три четверти человечества, чтобы оставшаяся четверть начала все сначала, но пойдя на этот раз другим путем. Погубить цивилизацию, чтобы спасти бессмертную душу… Единственный недостаток подобных рассуждений — ради этого спасения погибнут сотни миллионов. Духовная гибель человечества, вот к чему это приведет, а не к бессмертию…
Рассел Элкотт слушал. Он узнавал голос каждого, он прекрасно знал их всех: честные люди, они трудились как могли, но они не были предназначены для этого.О них можно было сказать «обычные люди», как говорят «обычные виды вооружения». Интендантская служба все-таки не поспевала за научным прогрессом. Этика и чистый интеллект, не имеющий отношения ни к морали, ни к «душе», никогда еще не были так далеки друг от друга.
— А Китай, господин президент? Ведь, в конечном счете, Албания всего лишь филиал Китая в Европе!
— Я регулярно информировал вас о всех моих попытках наладить отношения с Китаем, сенатор. Но они поют одну и ту же песню: Албания является суверенным и независимым государством, и так далее, и так далее… Невмешательство во внутренние дела других стран и все такое прочее. Кстати, Пекин остается в выигрыше при любом повороте дела: эксперимент может оказаться «удачным» — тогда в их распоряжении окажется «абсолютное» оружие, или же либо русские, либо мы попытаемся помешать этому эксперименту — тогда нас заклеймят «империалистическими агрессорами» и мы будем дискредитированы в глазах всего мира… Кроме того, я полагаю, что албанцы не осознают всех последствий своих действий. Впрочем, как и мы. Мы не знаем.И именно поэтому я прошу генерала Франкера еще раз изложить точку зрения военных…
— Вы ее уже изложили, господин президент. Мы не знаем.И мы хотели бы, чтобы вы рассуждали следующим образом: «То, что нам известно, выглядит слишком опасным, чтобы мы могли позволить себе рисковать неизвестностью».
Возникла пауза, затем раздался голос сенатора Эклунда из Орегона:
— Так рассуждают компьютеры, генерал!
— Так-то оно так, сенатор. Только у компьютеров есть одно неприятное свойство: они редко ошибаются.
Рассел Элкотт встал. Звукоинженер подошел к автомату и налил себе кофе.
— Вечером пойду на порнофильм, — сказал он. — Для разнообразия хочется чего-нибудь чистого.
В два часа ночи их снова вызвали в Оперативный зал. Президент сидел перед «боровом» в пижаме и домашних туфлях, со стаканом молока в руке.
— Мне очень жаль, что пришлось разбудить вас, — сказал он. — Чертова работа, правда?
Они ждали, что он скажет дальше.
— Что касается этой албанской штуковины… — Он отхлебнул из стакана. — Я хочу, чтобы она в пятинедельный срок была стерта с лица земли.
— Есть, сэр, — сказал Франкер. Он был мертвенно-бледен.
— Я еще раз говорил с Пекином. Они ничего не хотят знать. Так что… Как вы там говорили, генерал? « То, что нам известно, выглядит слишком опасным, чтобы мы могли позволить себе рисковать неизвестностью».
— Да, сэр.
— Пять недель. Мы приняли предложение русских. Рейд диверсионной группы — как они и предлагали. Саботаж… Если сможем провернуть это «незаметно»… ну, «незаметно» здесь понятие относительное… тем лучше. Если нет, то… разрушим весь сектор, сметем его с лица земли. Уничтожим. Ядерная ракета отклонилась от курса. Все что угодно.