Неискренние, кривые улыбки…
Матье потребовал нового совещания с партийными руководителями. Черт, подумал он, удалось же русскому биологу Лысенко добиться того, что исключительно по идеологическим причинам была признана дурацкая и совершенно ложная научная теория.
Матье провел перед доской семь часов.
В присутствии высоких чинов, специально прибывших из Тираны, близнецы и другие эксперты поступили так, как они всегда поступали, когда за ними присматривала партия: они приняли идеологическое, а не научное решение. Они дали положительное заключение.
Матье получил зеленый свет.
Вспышка розового света озарила внутренность дома, затем свет заискрился всеми цветами спектра и погас.
— Не делай этого, черт побери! — заорал он.
Он вскочил со стула и бросился в гостиную.
Эта дурочка снова взялась за свое.
Мэй явно была очень довольна собой. В трех портативных коллекторах, которые он принес домой для хозяйственных нужд, еще оставалось немного отходов, и какое-то время они сияли розовым светом, более мягким, чем кожа на лице Мадонны Рафаэля.
— Не смей делать это здесь, шлюха безмозглая! А если полиция заметит? Ты отдаешь себе отчет в том, что это значит — высвободить дух? Саботаж! Антиобщественное поведение, мессианские настроения, влияние обскурантистских буржуазных идей… Запросто можно загреметь года на три в тюрьму или, в лучшем случае, оказаться в психушке! Ты умышленно разбазариваешь энергетические ресурсы албанского народа, уничтожаешь государственную собственность и бог знает что еще!
— Да, Бог знает!
— Так просто принято говорить, дурочка ты несчастная!
Она стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на него с вызовом.
— Ты великий человек, Марк. Ты доказал, что Бог существует и что душа — это не просто метафория.
— Метафора, невежда.
Он успокоился. Дети всегда остаются детьми, что тут поделаешь. Общаясь с этой строптивицей, нужно всегда помнить о свойственных детям невинности и простодушии. Трогательный пример психологической регрессии.
— Зачем ты это делаешь, Мэй?
— Ну, во-первых, мне нравится цвет. Они такие красивые, когда выскальзывают. Прямо как на картине, правда? Можешь себе представить, что из этого сделал бы какой-нибудь великий художник?..
— Уже сделали в эпоху Возрождения. Не надо глупостей. Соседи донесут.
Но это был безнадежный случай. Он имел дело с существом, отличавшимся несокрушимой наивностью. Этакий Таможенник Руссо [31]христианской веры.
— Здесь такие вещи строго запрещены. Эти люди пытаются что-то построить, а то, что ты выпустила сейчас на свободу, — на этом какой-нибудь бульдозер мог бы работать до бесконечности, до полного износа. Ты разбазариваешь их ресурсы.
— Screw them. Да пошли они!
— А ты представь, что парень, который был там внутри, только и мечтал отдать все лучшее, что у него есть, делу строительства социализма? Может, ты растоптала мечту всей его жизни.
— Мне плевать, что он там думал, дорогой. Я знаю, что для него лучше.
— Может быть, он был членом партии. Тебе не кажется, что поступить так с партийным активистом — нечестно?
— Он наверняка был счастлив вновь очутиться на воле, иначе бы не сиял такими радостными цветами. Розовый, оранжевый, синий, белый… Я почти слышала, как он говорит спасибо.
— Обычное природное явление. Цвета спектра.
— Свобода — тоже природное явление.
— Не надо больше, очень прошу. Они тебя затаскают по судам!
— Мне ровным счетом наплевать на то, в чем могут обвинить меня здесь,дорогой. На небе меня за это благословят.
— Теперь еще и святая! — взвыл Матье. — Вот уж не хватало! Новая американская святая, святая Мэй Албанская! Я уже вижу икону с твоим ликом!
Она зачесывала волосы назад и улыбалась своему отражению в зеркале.
— И какой у меня на иконе будет лик?
— Вполне соблазнительный!
— Почему на иконах никогда не было блондинок?
— Понятия не имею. Осторожней, Мэй. Недавно ты разрядила на заднем дворе больницы аккумулятор в тридцать душ. Полиция устроила облаву и переловила кучу подростков: они называют это, как в России, хулиганством!
— Но это было так красиво, Марк! Так красиво! И знаешь что? Они поднимались в небо с пением!
— И что же пели эти придурки?
— «Ave Maria». Я ясно расслышала.
— Разумеется — ведь это все, что ты знаешь из классической музыки.
— Это было чудесно.
— Послушай, дрянь художественная, ты не имеешь права самовыражаться за счет других людей!
— А ты? Ведь ты именно этим и занимаешься. Ты самовыражаешься в своей науке за счет других людей. И тебя мало волнуют последствия. Старые измученные рабочие, которые сидят у этих страшных труб и ждут! Это подло! Кто-то должен сказать им правду!
Слава Богу, она пока еще не говорила по-албански. Правда, уже взялась за изучение языка. А еще она проводила долгие часы за чтением книг по истории этой страны — столетий рабства и народной борьбы против турецкого владычества.
— Сколько мы еще будем здесь торчать, Марк?
— Понятия не имею. В будущую среду сюда приедет Имир Джума, а также все правительство и главный штаб. Знамена, речи и все такое прочее.
— А что произойдет, когда Имир нажмет на кнопку? Дегуманизация?
— Ну да, расскажи-ка мне еще о варварском уничтожении бельков в Норвегии и Канаде или слонов в Африке. Напомни, сколько собак французы оставляют подыхать всякий раз, когда уезжают в отпуск. Давным-давно… Ах да, еще киты! Я забыл про истребление китов! И про пять миллионов евреев, превращенных в пепел… Ну же, расскажи мне о необратимом загрязнении океанов! Чего ты ждешь! Дегуманизация, говоришь? Дегуманизация — это гуманно!
Он остановился. Самое странное в этом перечислении было то, что оно ничего не доказывало. От него возникала лирическая иллюзия, что человек может покончить с верой, лишь покончив с самим собой.
— Это всего лишь эксперимент с деградацией, причем в очень малом масштабе, Мэй. Мы хотим понять, где находимся, прежде чем двигаться дальше. Не переживай. Это самая обыкновенная атомная энергия. В которой, разумеется, тоже нет ничего хорошего — но тут мы снова вступаем в область метафор.
Он заметил едва различимый белый след на небе. Американские самолеты-разведчики облетали долину дважды в день уже без всякого стеснения.
— Взгляни, — сказал он. — Вечерняя тень.
Она не подняла глаз.
— Пообещай, что никогда не будешь меня ненавидеть, — произнесла она тихим, почти несчастным голосом.
XXI
Тренировочный лагерь располагался в Литовской советской республике, в нескольких километрах от Балтийского моря.
Старру ужасно понравилось это место. Морской ветер среди елей, колышущиеся травы в дюнах, песчаные холмы, лес и волны, дикие гуси в небе, предгрозовые тучи и далекий гудок старинного русского парохода, трудолюбиво продолжающего свой путь на север…
У Старра больше не было дурных предчувствий. У него появилась вера в скорую развязку, — похоже, в тайной природе духа было заложено что-то, что несло в себе уверенность в победе.
Их было семеро. «Тренировка» заключалась главным образом в том, чтобы познакомиться. Канадец, носивший странное имя Дьёлёвё [32]Колек, был специалистом по саботажу, он хорошо проявил себя в операции со «случайными» авариями на нефтяных скважинах в Ливии. Это был стройный крепкий человек безупречной закалки; темные спокойные глаза, короткая, подстриженная на испанский манер бородка; его высокомерная безучастность сменялась порой неожиданными взрывами веселья. Он продемонстрировал им миниатюрный — меньше большого пальца в толщину — фотоаппарат, который посылал зернышки цианистого калия на расстояние в двадцать метров и при этом делал фотоснимки.
— Не вижу проку в вашей штуке, — сказал ему Старр. — К чему такие тонкости?
— Это удобно, когда нужно действовать быстро, — объяснил Колек. — Снимок позволяет проверить, того ли вы убили, кого надо, или ошиблись в спешке. Всегда лучше перестраховаться.
31