Хэллок бросил взгляд на экран радара.
— Еще шестнадцать минут. У нас хороший запас надежности.
— Запас надежности, — повторил президент.
У него не оказалось носового платка, и он чуть было не попросил его у Хэнка Эдвардса, но вовремя одернул себя. Он не собирается утирать холодный пот на глазах у русских.
— Как там зовут нашего диверсанта?
— Старр. Полковник Огден Старр.
— А эту… молодую женщину, которая снабжает нас информацией?
— Мэй Дэвон.
— Вы представите их обоих к почетной медали Конгресса посмертно.
Внезапно пустой экран ожил. На нем замелькали вспышки, возникли световые точки.
Президент поспешно выпрямился в ожидании. Он не знал, чего именно ждет, но он никогда еще ничего не ждал с такой надеждой и так истово — даже подсчета голосов во время избирательной кампании.
На экране появилось лицо духовного лидера христианского мира.
Часом раньше президент сам дал согласие на эту беседу, но затем, под грузом ответственности, совершенно забыл о своей договоренности.
Теперь же он пристально всматривался в экран, пытаясь припомнить, в каких выражениях следует обращаться к понтифику.
Он уже был готов произнести приветствие, как вдруг папа исчез. Высокая белая фигура почти тут же возникла снова, но то ли связь была неустойчивой, то ли самому папе было нелегко с ним заговорить — как бы там ни было, понтифик продолжал появляться и исчезать, а на экране пустота сменялась мерцанием. Воздев к небу руки, скрытые колышущимися рукавами сутаны, он трепыхался, как крупная птица, угодившая в сеть.
— Господин президент, умоляю вас связаться с албанским правительством…
— Ваша Ясность… — начал президент.
Что-то подсказывало ему, что к этому духовному лицу следовало обращаться иначе, но как есть, так есть — момент был неподходящий для того, чтобы справляться у протокольной службы.
— Ваша Ясность, мы уже пытались разубедить албанцев. Но никакого результата. Это не люди, а гады, притом взбесившиеся гады. Русские предупреждали их об угрозе цепной реакции. Они ничего не хотят знать. Они ответили, что это попытка запугивания с нашей стороны, и потому решили ускорить ход событий и начать испытания на десять дней раньше: взрыв может произойти с минуты на минуту…
— Господин президент, я умоляю вас остановить этот ужас…
— Именно этим мы сейчас и занимаемся…
Он чуть было не сказал «господин папа», но вовремя сдержался.
— Через несколько минут мы сбросим бомбы на этот, как вы выразились, ужас. Мы избавим от него мир. Мы просто обязаны это сделать, если не хотим быть низведены до состояния бабуинов. Я прекрасно сознаю, что на карту поставлено бессмертие нашей души. Вот почему мы собираемся стереть эту штуку с лица земли…
На него были устремлены горящие глаза, в которых сконцентрировались тысячелетия людских страданий. А он похож на еврея, внезапно подумал президент.
— Я в курсе, что все это наделает шуму, Ваша Честь. Но у нас нет выбора. Мы уже составили коммюнике и согласовали его с русскими. В нем открыто признается вторжение в Албанию. Его цель — положить конец распространению термоядерного оружия. Мы попросили о внеочередном созыве Генеральной Ассамблеи ООН, мы возьмем на себя историческую ответственность перед всеми народами мира. В душе и по совестимы убеждены, что действуем в священных интересах человечества. Неплохо сказано, по-моему. У нас были кое-какие трудности с переводом выражения «в душе и по совести»: его, кажется, не существует в русском языке. Но могу заверить Вашу Ясность, что от «борова» и следа не останется… Гм… Это кодовое название цели. Она будет стерта в порошок через несколько минут.
Понтифик воздел руки к небу:
— Господин президент, я умоляю вас проявить веру в Бога и в Его милосердие — немедленно отзовите самолеты и попросите сделать то же самое русских…
После этого президент сказал что-то не то. Вовсе не то, что хотел сказать. А именно — что у него просто нет права уходить от ответственности.
— Я не могу делегировать свои полномочия и доверить кому-либо судьбу американского народа, потому что я — президент этой страны, и я не имею права отдавать ее судьбу в чужие руки.
Понтифик плакал. Президент ясно видел слезы, которые лились на другом конце света. И тут до него дошло: в сущности, он только что сказал, что не собирается отдавать судьбу американского народа в руки Божьи. Он открыл было рот, который в такие моменты называл своей «миссурийской глоткой», дабы растолковать, что он ни в коем случае не имел в виду ничего подобного, но в этот миг папа снова начал вибрировать, мерцать, заволакиваться дымкой, а затем и вовсе пропал с экрана.
— Почините мне этот агрегат! — заорал президент, злясь на самого себя.
И только тогда он понял, что с ним одновременно говорят генерал Хэллок, глава Пентагона Роден и профессор Скарбинский.
— Мы согласны с русскими…
Он не слышал, что сказали русские. Черт побери, дурацкая идея — допустить папу в Оперативный зал!
— Нужно немедленно отозвать бомбардировщики, — говорил Хэллок. Лицо его стало серо-зеленым — цвета полевой формы сухопутных войск.
— Русские уже отдали приказ, я тоже отдал, но нужно, чтобы вы его подтвердили…
— Что? Отозвать… Об этом не может быть и речи. Зачем?
— Но, господин президент, ведь вы же слышали…
Застыв, они не сводили глаз с цифр на экране радара.
Голос Ушакова был резким, как будто сорванным. Следом за ним зазвучал дрожащий голос переводчика:
— Господин президент, мы получили новые данные об объекте… Дело в том, что компьютер… Цепная реакция начнется автоматически, если любая атомная бомба взорвется в какой угодно точке земного шара…
Президент застыл перед пустым экраном.
— Настройте мне этот проклятый аппарат! — повторил он гневно.
И спохватился. На него смотрят, он не должен терять голову. Ведь это голова американского народа.
Лицо маршала Храпова едва не вылезло с экрана.
— Я отозвал наши самолеты… Теперь ваша очередь, господин президент!
— Шесть минут, — напомнил Хэллок. — Подтвердите приказ об отзыве, господин президент…
Скарбинскому с трудом удавалось склеить осколки своего голоса.
— Господин президент, атомный взрыв в какой угодно точке земного шарамгновенно вызовет цепную дезинтеграцию… Дело в том, что компьютер…
— Я не хочу больше слышать о компьютере! — зарычал президент. — Ясно? В следующий раз его в президенты и избирайте!
— Пять минут, — спокойно сказал генерал Хэллок. — Они появились на албанских радарах.
— Именно об этом Матье и говорил с самого начала, — пробормотал Скарбинский. — Речь Эйнштейна в сорок четвертом году… О… о духовном распаде… «Принстонская метафора»…
— Ладно вам, — сказал президент и замолчал.
— Необходимо срочно отозвать самолеты! — орал Храпов.
— А если наша диверсионная группа провалит операцию, господин… господин…
Он вспоминал его фамилию.
— Храпов! Маршал Храпов! — заорал русский.
— Очень приятно. А если наша диверсионная группа провалит операцию, господин Храпов? Что произойдет, если они провалятся? Албанцы включат своего «борова», и эффект будет такой же, как и от нашей бомбардировки. Ведь так?
— Господин президент! ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ!
— Подождите минутку, пожалуйста. Есть еще кое-что. Кое-что, о чем вы, похоже, забыли. Наши люди несут на себе атомную бомбу в двадцать мегатонн. Как защиту. Под прикрытием этого «щита» они и работают. Если какой-нибудь албанский рядовой откроет по ним огонь, произойдет ядерный взрыв и… — Он бросил на собеседников хитроватый взгляд. — Иными словами, господа стратеги, любой придурошный албанский рядовой может низвести нас до состояния отбросов… если этого еще не произошло.
— Три минуты тридцать секунд, — объявил Хэллок.
Президент улыбался.
— Для военного планирования это и впрямь идеально, — сказал он. — Грандиозно. Лучше и не сделаешь — и понятно почему. Ваши компьютеры нужно одеть в военную форму.