— Но ведь она его любит.
— Тогда, конечно... Тогда другое дело. Только у меня как-то в голову это не влезает. Рыжик влюбилась в попа! Я с вами совсем запутался.
— Он еще не поп, — тихо сказала Ася.
— Ну, в кандидата на это почтенное звание. Это все равно! — сказал Генка, но, поглядев на Асю, замолчал.
— А вот убеждать его будет не просто, — озабоченно протянул Вадим. — Вы, братцы, извините, я не хочу, чтобы показалось, что я лекцию читаю, но ведь какой будет толк?. Он будет говорить: «Бог есть!» Кипяток будет говорить: «Бога нет!» Помните, как Остап Бендер спорил с ксендзами? Нет! Тебе придется с ним в самых основах мировоззрения разбираться. Конечно, если вы друг друга любите... — вдруг перебил он сам себя. — Нет, все равно. Это, может, еще труднее. Словом, тебе и самой для этого прочесть кое-что придется. Знаешь, я подумаю, составлю список.
Генка засмеялся.
— Удивительный вы народ, студенты! Выбросит тебя на необитаемый остров. Есть с тобой «Робинзон Крузо», хотя бы в конспекте, — ты спасен, нет ни книги, ни конспекта — пропал! Едет наш Рыжик на свидание, а перед свиданием сидит в читалке и в научные труды вгрызается. Порядок!
— Я понимаю, что это странно, — сказал Вадим, — но...
— Совсем это не странно,— перебила его Ася, — обязательно составь мне этот список. Обязательно! И ты, Генка, напрасно думаешь, что стоит сказать «порядок», и все решается. Ты как рассуждаешь? В радиоприемниках разбираюсь, в телевизоре тоже, так неужели я в человеке не разберусь? А человек все-таки посложнее телевизора, вот!
И Ася выбежала из комнаты.
— Обиделась, — встревожился Геннадий. — Чего-то я ляпнул.
— А может, я? — сказал Вадим.
Оба выскочили на лестницу.
Ася стремительно поднималась к себе.
— Асюта! — крикнул Вадим. Лестница загудела. — Ну, куда ты, Кипяток?
А Генка, перепрыгивая через три ступеньки, догнал Асю на том самом этаже, где когда-то увидел ее первый раз, схватил ее за руку и сказал:
— Я болван! Не спорь, пожалуйста, — болван! С этим вопросом все! Ну, а как все-таки этот мальчишка, Сотичев, который в церкви? Про него ты забыла? Может, все-таки сходим к нему?
— Обязательно, — сквозь слезы сказала Ася. — Завтра же и пойдем.
— Заметано, — обрадовался Геннадий. — Раз уж так получилось, Рыжик, — он остановился, а потом мужественным голосом выговорил, — и ты меня не любишь, давай, что ли, действительно будем друзьями. Не оставлять же тебя одну на этого попа! А может быть, ты все-таки передумаешь и плюнешь на эту историю? Я опять, кажется, не то говорю. Не сердись на меня, пожалуйста.
— Я не сержусь, — и Ася протянула ему руку.
— Ну и дела! — сказал Геннадий Вадиму, спустившись вниз. — Запомни, при тебе говорю, при свидетеле: если этот папа римский ее обидит, я его из-под земли достану, я ему покажу, на чем свет стоит, от кого человек произошел и во что надо верить! Ну, будь...
Он ушел, а Вадим вернулся к себе, раскрыл книгу об альбигойцах, над которой его застал Генка, и попробовал читать дальше.
«Смешной парень! «Вот я, вот он — выбирай!» — «А я уже выбрала. Только вы, мальчики, тут ни при чем». Все правильно! Правильно, но обидно. Ах, Кипяток, Кипяток, как же это?..»
«СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ!»
— А вы Сотичевым кто, родственники? — спрашивали Асю и Геннадия.
Их спрашивали об этом в школе, где числился и куда не ходил Миша Сотичев; в жилищной конторе, где мать Сотичева работала лифтершей и от которой имела маленькую служебную квартиру в первом этаже огромного дома; в больнице, где несколько лет назад лежал Миша и где недавно открылось отделение, в котором лечат последствия детского паралича. Спрашивали об этом и в разных других местах, куда они ходили, чтобы узнать, как быть с мальчиком. Мать его тяжело заболела, других родных нет, и он остался в квартире один, его опутали какие-то люди, сумели внушить ему, что он калека, что ему не учиться нужно, а в церковном притворе сидеть, о выздоровлении молиться, милостыню собирать...
— А вы Сотичеву кто, родственники?
Спрашивали по-разному: где с интересом, где с удивлением, где раздраженно. Ася взрывалась сразу:
— Какое это имеет значение?
Геннадий ее останавливал:
— Подожди, Кипяток! — Он перенял это прозвище у Вадима. (Он вообще за это время многое перенял у Вадима.) — Я сейчас все товарищам объясню.
И он объяснял. Если с матерью Сотичева, которая тяжело больна, что-нибудь случится, нельзя допустить, чтобы мальчика стала опекать некая гражданка Мария Степановна Филимонова, продавщица из овощной палатки, да и сейчас нужно сделать так, чтобы она не могла больше влиять на мальчика. А она каждый день крутится в квартире Сотичевых; уходя, оставляет с ним какую-то старуху, которая водит парня с собой в церковь. А когда они — Ася, Вадим или Геннадий — хотят проведать мальчика, перед ними захлопывают двери. Степановна кричит на весь двор, что не допустит всяких там хулиганов и безбожников в узких брючках к убогому сироте, не позволит, чтобы его от церкви отвращали. Иначе как «убогий», она мальчика и не называет и уже по двору всем открыто говорит, что когда его мать умрет, будет опекуншей и поселится в его квартире. Сироту выселить не имеют права, а ей забота о сироте зачтется.
«Нужно вырвать мальчика из-под этого вредного влияния», — заканчивал Геннадий. Он гордился это фразой. Она была обдумана всеми троими вместе. Именно так — вырвать! А потом сделать для него такое, чтобы мальчишка навсегда забыл, что он калека. А может, и в самом деле теперь его ногу вылечат Для этого, наверное, нужно устроить его в больницу. И заниматься с ним все лето, чтобы он догнал класс. И с осени в интернат определить.
— Ну, это без вас решат, — сурово сказала им хорошенькая секретарша в райисполкоме. — Насчет опекунства, интерната и вообще. На это есть свой порядок, а для каждого вопроса существует своя инстанция. За сигнал спасибо, а остальное без вас сделают. Все-таки вы ему не родственники...
— Ошибаетесь, родственники, — упрямо возразил Геннадий. — Ближайшие. Между прочим, вы, девушка, тоже ему родственница.
— То есть как? — удивилась секретарша, даже бровки подняла.
— А так! Вот у вас на кофточке комсомольский значок. Мы тоже комсомольцы. А он пионер. Вы о таком родстве ничего не слышали? А надо бы слышать...
— Здорово ты ей сказал! — восхитилась Ася, когда они вышли на улицу, получив от растерявшейся секретарши твердое заверение, что, когда будет обсуждаться вопрос о Михаиле Сотичеве, их обязательно вызовут в исполком.
— По-моему, неплохо, — скромно согласился Геннадий. — Правда, мне самому это только сейчас в голову пришло. Допытывается и допытывается, по какому праву мы с тобой этим занимаемся. А если не родственники, значит это нас уже не касается? А у меня, может, характер такой, я хочу, чтобы меня все касалось. Тогда как? — Он засмеялся. — Что это я на тебя кричу? Ты-то со мной ведь согласна.
Было нелегко после работы поспевать и в школу, и в больницу, и в роно, и в жилищную контору, чтобы застать тех, с кем нужно было поговорить о Мише Сотичеве, собрать все справки, подписать все бумаги. Никогда раньше Геннадий и Ася не проводили столько времени вместе. Ася за эти дни узнала такие черты Генки, о которых раньше не догадывалась. Он никогда и ничего не забывал. Все дела, которые нужно было сделать, все телефоны, по которым нужно позвонить, все фамилии, на которые придется сослаться, были у него аккуратно записаны; все маршруты точно рассчитаны, время расписано до минуты. На него можно было положиться! А когда нужно было спешить, он выводил кремовую «Вятку», к которой Ася уже привыкла, и они мчались по городу — для всех окружающих влюбленная пара, — два деловых человека, озабоченных устройством сбившегося с пути мальчишки.
— Я вижу, Павлу дана окончательная отставка? — сказала Марина. — Понятно. В общем поздравляю. Лично мне Геннадий гораздо больше нравится. И одевается он со вкусом. Петя мне даже замечание сделал, что я на него слишком внимательно посмотрела, когда мы вас встретили.