— До свидания, — Сергей положил телефонную трубку.
«Еще раз благодарю Тебя, Господи».
8
Темно–коричневый полированный гроб внушительно возвышался на специальном постаменте, задрапированным бархатным темно–красным покрывалом. Постамент находился в фойе кинотеатра, арендованным Николаем Князевым. Вчера, накануне похорон, целая бригада нанятых людей приводило это фойе из состояния неопределенно–запущенного в печально — торжественное, респектабельное. Толстые стекла окон фойе были вымыты до зеркального блеска и задрапированы черными шторами, вдоль стен были поставлены вазы с цветами — темно–красные гвоздики и розы. Тут же на подставках стояли подсвечники с горящими свечами. Из установленных по бокам колонок лилась печальная мелодия. От входа до полированного гроба вела красная дорожка с черными полосами по бокам.
Сбор приглашенных был назначен на девять утра. Коля посадил вдову брата, его сына и родителей справа от постамента с гробом. Двух крепких ребят поставил по бокам от входных дверей. Слева от входа, в углу фойе стоял метровой высоты ящик, также задрапированный в темно–красный бархат, сверху на нем стояло несколько ваз с цветами, а сбоку находилось практически незаметное отверстие. В ящике сидел один из ребят Николая с профессиональным фотоаппаратом. Похороны должны быть запечатлены, и совсем необязательно об этом знать их участникам. А фотографии могли впоследствии пригодиться, мало ли что, жизнь штука длинная и непредсказуемая. А Николай был человеком осторожным и предусмотрительным.
Без десяти девять к кинотеатру подкатил первый автомобиль. «Ага, директор центральной аптеки» — Коля стал на ковровой дорожке в трех метрах от входа, руки он сцепил впереди себя, чуть отставив правый мизинец с надетым на него крупным перстнем. Директор аптеки прошел через двери, услужливо распахнутые ребятами на входе.
— Примите мои самые глубокие соболезнования, — фармацевт чуть склонил голову, пожимая руку Князеву.
Неслышно, в углу фойе, щелкнул фотоаппарат, нацеленный прямо на желтый перстень, блестевший на руке Князева.
— Спасибо Алексей Дмитриевич за Ваши соболезнования, проходите, пожалуйста, — встречающий жестом руки показал директору в сторону гроба. Тот кивнул головой, прошел по ковровой дорожке, постоял с полминуты возле гроба со скорбным лицом, затем подошел к вдове. Князев уголком глаза следил за ним. «Полминуты постоял перед Гришей, мог бы и больше. Не велика птица. Сколько мы с Гришей через твою аптеку неучтенных лекарств реализовали — уйму. И сколько тебе отстегнули? Из каких таких шишов ты прошлым летом во Францию летал развлекаться? Ладно, Александр Дмитриевич, учтем на будущее».
Тем временем к кинотеатру подкатывал следующий автомобиль. «Петр Иванович собственной персоной. Придется дать на компьютерный класс. Да и мой оболтус Генка уверенней в лицее себя чувствовать будет. Пусть там все знают что это его отец отвалил деньжат на компьютеры. Пусть понимают с детства, что мы сила и мы богаты», — Князев протянул руку навстречу подходящему к нему директору лицея.
— Примите мои соболезнования на, — интеллигентном лице учителя с многолетним стажем застыла скорбь.
Щелк — очередной кадр фотопленки вобрал в себя изображение узкой кисти руки интеллигента и пятерни босса криминалитета города.
— Спасибо, Петр Иванович, проходите, пожалуйста, и вновь жест рукой в сторону гроба и вновь очередной человек склоняет голову перед останками рэкетира, упакованные в роскошный гроб.
А приглашенные все прибывали и прибывали. Мужчины, одетые в строгие черные костюмы и женщины в темных платьях не спеша, с чувством собственного достоинства входили в кинотеатр, соболезновали новому главе теневой власти и застывали в скорбном молчании перед останками бывшего главы этой власти. Мерцал перстень на правой руке Князева, неслышно щелкал фотоаппарат. «Бандит и хозяин нескольких автозаправок», «Бандит и директор магазина», «Бандит и заведующий горздравом», «Бандит и директор рынка», «Бандит и директор фирмы по перевозке пассажиров» — медленно накручивалась пленка на барабан фотоаппарата, запечатляя скорбные лица, участливые рукопожатия, блеск золотого перстня. Желтым огнем горели свечи в подсвечниках, бросая причудливые блики на лица людей, на полированную крышку гроба. «Интересно, а что там, за крышкой», — стыдная, непристойная мысль буквально вгрызалась в мозг каждого из присутствующих. Ее гнали, старались думать о другом, но она вновь и вновь возникала в голове. «Говорят, что этот Гришка просто превратился в месиво, — ой любопытны, греховно любопытны люди, греховно–любопытны и трусовато–двуличны, — а так ему, мерзавцу и надо». Бандюга, рэкетир чертов». Горестными масками застыли лица. Скорбь и только скорбь на их лицах. «Ох, не надо было приходить сюда, ведь к кому пришел — к рэкетиру, бандиту. Ага, попробуй не прийти — себе дороже. Да нет, лучше день позора, но зато спокойная жизнь, чем глупая гордость и щепетильность и вполне реальная вероятность потерять все», — каждая из склоненных голов исподтишка постреливала глазами по сторонам, запоминая, кто еще, кроме нее пришел сюда отметиться — засветиться — вымазаться. И удовлетворенно отмечала — многие, ой многие из числа сильных мира сего, посетили это скорбное мероприятие. А над всем этим скопищем людей, над всеми этими ухоженными волосами, полированными лысинами, над этими бесстыдно–любопытными, трусливо–расчетливыми мыслями лежали равнодушные железобетонные плиты, будто пытаясь закрыть все это от высоких голубых небес.