А над гробом, над провожающей толпой густо переливалось: «…Ты как наводнением уносишь их; они, как сон, — как трава, которая утром вырастает, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает».(3) Инна смотрела на мерцающий огнь свечей и тихо радовалась: «Свободна! Я свободна! Четыре года с этим провела. Будто четыре года в тюрьме отсидела, вернее отлежала».
«…ибо мы исчезаем от гнева Твоего, и от ярости твоей мы в смятении…»,(3) — слова псалма обрушивались на людей. «Мы исчезаем от гнева Твоего…», — про себя повторила девушка, поистине ты так и исчез, Григорий Князев, от гнева Божьего. Спасибо тебе, Господи, за твою помощь. Теперь я раба твоя навек». Девушка подняла глаза и наткнулась на взгляд вдовы своего любовника. Взгляд был усталый и спокойный, равнодушный. «Сколько же ей досталось, бедной, — ко мне он так приехал — уехал, а с ней же он был постоянно.
«Кто знает силу гнева Твоего, и ярость Твою по мере страха Твоего? Научи нас так счислять дни наши, чтобы нам приобресть сердце мудрое…»,(3) — било по людским душам.
«Да, если бы мы могли счислять дни наши, — Николай Князев задумчиво смотрел на гроб брата, — вот ты, Гриша, небось думал, что жить тебе еще и жить, а тут раз — и полированный гроб в финале. А если вот так и меня — в груду мяса, — неожиданно шибануло в голове, — нет, такого не будет, потому что это я и со мной такого никогда не случится».
«Господи, ну почему у Тебя так бывает — дерьмо в свой последний путь часто упаковывается в роскошную, полированную коробку, а золото, соль земли — закапывается в общей яме», — Инна равнодушно смотрела на лакированный ящик.
— Ну почему люди, вместо того, чтобы самим у себя организовать все по справедливому взывают о помощи к Господу, — чуть рассеялась Тьма.
— Потому что они — люди, они нами созданы такими. И так было, есть, и будет — в земном мире всегда будут править амбициозность, честолюбие, в лучшем случае целесообразность, ну и чуть–чуть случайность, но уж никак не человеческая справедливость. Иначе нельзя. Иначе люди не выполнят то, для чего они, в принципе, и созданы, — еще сильнее засверкал Свет.
— Ты как всегда прав, чуть отпрянула Тьма, — но иногда можно же чуть вмешаться, что бы вселить хоть какую то надежду слабым.
— Если иногда и чуть, то это даже необходимо, ибо большинство людей слабы и для них надежда — чуть ли не единственный смысл существования, — чуть сбавил яркость Свет.
— А в этом случае? — Тьма немного наехала на Свет.
— В этом? В этом, пожалуй, нужно чуть вмешаться, — подмигнул Свет.
«Обратись, Господи! Доколе? Умилосердись над рабами Твоими»,(3) — священник вновь посмотрел на ту, которая недавно стояла перед ним на коленях на исповеди и которая потом так часто представала в его воспаленном сознании ночами. «И ее, как и меня, затянул этот омут, эта толпа». И обида за себя, за неё яростно хлестнула в мозг: «Господи, неужели ты не видишь все это — бандиты и государственные мужи рядом. Локоть к локтю стоят возле гроба бандита провожают его в последний путь. И я, священник, твой слуга, сейчас буду просить у Тебя Царство небесное для его души. Зачем же Ты это допускаешь, Господи? — это мысль плотно обосновалась в голове отца Сергия, а его губы между тем привычно повели: «Упокой, Господи душу усопшего раба твоего Григория и прости ему все согрешения вольные и невольные, и даруй ей Царство небесное». С последними словами священника словно легкий ветерок пронеся по наглухо закрытому помещению. Пронесся над толпой, пронесся над гробом. Вздрогнули, колыхнулись и…погасли свечи около шикарного гроба рэкетира.
«Спасибо, Господи, ты воистину всемогущ и справедлив», — Инна вначале изумленно, а затем понимающе смотрела на погасшие свечи, и радостная улыбка чуть играла на ее губах.
«И зачем я сюда пришел? Ведь мог же отказаться, — директор рынка украдкой смотрел по сторонам, — нет, не мог. Колька вполне мог разогнать всех реализаторов, перекупщиков и все — рынок замер. А потом через свои прикормленные связи надавить на горисполком и тютю дорогой Альберт Анатольевич. Извольте вон из директоров рынка — с работой то вы не справляетесь, рынок не работает, широкие трудящиеся массы недовольны. И прощай сытая, сладкая жизнь. Н–е–ет, надо стоять сейчас здесь, скорбно опустив голову. Пусть хоть не только свечи гаснут, но и камни с неба сыпятся. Царство небесное царством небесным, а кресло директора рынка есть кресло директора рынка. Грехи буду замаливать на пенсии, и тогда же буду просить пропуск туда, на небо». Взгляд директора рынка наткнулся на взгляд директора лицея. «Что, учителек, смотришь, что я буду сейчас делать? А ничего я не буду делать. Подумаешь, свечи погасли, да ветер их потушил». Директора одновременно опустили глаза и остались стоять неподвижно. Вздрогнула, колыхнулась толпа и застыла неподвижно, еще больше сплотившись. Нет, один человек все–таки не остался стоять на месте. Священник решительным шагом быстро прошел к дверям кинотеатра. «Господи, прости, что поддался мирскому давлению и устрашился мирских неприятностей. Пусть будет, что будет, но я не буду участвовать в ритуале, нежелание которого ты столь явно показал», — отец Сергий открыл входные двери и вышел из кинотеатра.