Судя по агентурным данным, она не раз порывалась выйти в люди с плакатами, но диссиденты не хотели терять живую печатную машинку и останавливали её от необдуманных поступков. Но в июне семьдесят первого не уследили – и девушка оказалась на Пушкинской площади с собственноручно нарисованным плакатом и пачкой листовок, на которых написала свои нехитрые требования: свободу политзаключенным, особенно Владимиру Буковскому (и мужу, разумеется). Её приняли, продержали несколько месяцев в Бутырке, но дали всего пять лет ссылки, которая среди диссидентов считалась мягким наказанием. Суд над ней состоялся в конце ноября, и я предполагал, что Наденька ещё даже не добралась до места ссылки – этот процесс во все времена не был быстрым. Ну а в дороге «никто кормить не обещал» – то есть в переписку ей вступать пока нельзя, у конвоя другие задачи. Я подумал, что гуманное советское правосудие решило организовать жене ссылку в тех же местах, где уже сидел муж – это был очень вероятный исход для этой инкарнации истории Ленина и Крупской.
В принципе, ничто не мешало мне изложить эти соображения Ирине – секретных сведений я не разглашал, зато мог успокоить саму девушку и её неведомых друзей.
Но этот путь вёл меня прямиком в пропасть.
Теперь я мог очень достоверно представить всю хронологию падения Виктора Орехова. Скорее всего, этот разговор состоялся бы и без моего участия – может, без торта, но не он был определяющим фактором. Скорее всего, Виктор даже не заметил бы, что Ирина беременна, и ей не пришлось бы рассказывать про отца ребенка – теперь я сомневался, что мне сказали всю правду, хотя нынешние диссиденты работали в самых неожиданных местах, да и НИИ со скучными и бессмысленными названиями они любили. В общем, товарищ Орехов попался бы на крючок, за что, возможно, даже получил бы поощрение в виде не очень выдающегося секса.
Ну а потом Ирина приходила бы к нему снова и снова, потом познакомила бы его с кем-нибудь более хватким... И Орехов начал бы сдавать даты и персоналии следующих мероприятий своего отдела, а его товарищи находили бы на добытых потом и кровью адресах натуральные пустышки, поскольку всё интересное оказывалось вывезено на другие квартиры. Долго подобное продолжаться не могло, Виктора вычислили – и его жизнь навсегда была сломана. Себе я подобной судьбы не хотел. К тому же я не чувствовал к этой девушке ничего – ни любви, ни даже симпатии. Мне было лишь жаль её ещё нерожденного ребенка – думаю, с такими родителями расти ему сиротой, пусть и в фигуральном смысле, ведь отец и мать все свои силы направят на борьбу со страной и народом.
Я покачал головой и спокойно сказал:
– Что-то слышал, кажется, но подробностей не знаю. Лезть в это не буду, может оказаться чревато.
Ирина поникла. Видимо, она поняла, что добыть у меня информацию не получится – и была очень расстроена этим обстоятельством.
– Вот как... – пробормотала она. – Даже несмотря на то, что я прошу?
– Даже несмотря на это.
Она тяжело вздохнула.
– Но почему?
– Ну... ты же сама сказала, что у меня серьезная работа. И я отношусь к ней очень серьезно.
– А ко мне, значит, несерьезно?
Я пожал плечами. Женщины любят делать парадоксальные неверные выводы.
– И к тебе серьезно. Относился, – напомнил я. – Сейчас ты для меня просто знакомая, с которой у меня были хорошие отношения. И было бы неплохо, если бы мы сохранили эти отношения и дальше. А этого не случится, если ты будешь заставлять меня выбирать, к чему мне относиться более серьезно – к тебе или к работе.
– Это потому, что я беременна от другого? – в её глазах блеснули слезы.
Впрочем, я не знал, были ли эти слезы настоящими. К тому же у беременных случаются спонтанные перепады настроения.
– Это-то тут при чем? – я вложил в свой голос как можно больше недоумения. – Не смешивай мягкое с круглым.
– Но что я должна думать?
– Ты должна думать в первую очередь о своем ребенке, – наставительно произнес я. – А не выполнять странные просьбы каких-то знакомых... Кто они, кстати?
Она на секунду замешкалась.
– Ты их не знаешь!
– Откуда тебе это известно? Раз они знают обо мне, то и я могу о них знать. Москва – всего лишь большая деревня, слышала об этом? Мы с тобой, кстати, находимся на том месте, где совсем недавно была деревня, Аксиньино называлась.
Это было не совсем так, но вряд ли Ирина сейчас находилась в том состоянии, чтобы опровергать меня историческими фактами.
Она всё ещё колебалась, а я не торопил события, лишь внимательно смотрел на неё. И она не выдержала.
– Марк Морозов, – тихо сказала она.
– Тоже работает у вас?
Такой фамилии Орехов не слышал, по ориентировкам этот человек не проходил, что, впрочем, было вполне логично, если Морозов не относился к творческим людям и пока не натворил никаких заметных дел – как та же Надежда Емелькина, – а лишь тихо перечитывал по ночам «Архипелаг ГУЛАГ». Правда, в эту теорию не вписывалась его просьба Ирине поговорить со мной о делах службы, но эту ниточку в любом случае придется отрабатывать – может, не мне, а профильным коллегам. Хотя с Денисова станется повесить на меня и этого Морозова. Вот не было забот, купила баба порося...
– Нет... он программист, но в другом институте, и кандидат математических наук.
С этими установочными данными найти Морозова было проще простого – я уж думал, придется пытать Ирину на предмет других подробностей жизни этого несомненно великого диссидента.
– Понятно, – кивнул я. – А больше он ничего не просил узнать?
На этот раз Ирина колебалась значительно дольше.
– Просил...
– И чего же он ещё хотел?
– Дату суда над Владимиром... – еле слышно пробормотала она.
– Буковским?! – воскликнул я. – А у этого твоего Морозова губа не дура... дай ложку, дай говно... С чего он вообще взял, что я в курсе, когда и кого судят?
– Ну ты же в Комитете работаешь... – Ирина была готова разреветься.
– У нас много кто работает, потому что тех, кто не работает – увольняют. Такова се ля ви, – сказал я. – Вот что, Ирина... хочешь, кстати, ещё торта?
Она молча помотала головой.