Из Киева они с матерью сбежали в Москву – разумный ход, если нет желания оказаться в АЛЖИРе, Акмолинском лагере жён изменников Родины, и в детском доме. В Москве как-то пристроились... опять лакуна – где, у кого, что за люди... дожили до войны, съездили в Среднюю Азию в эвакуацию. На этом месте у меня впервые ёкнуло – местом жительства семьи Красиных была Фергана. Но потом я соотнес года и почти что облегченно выдохнул – встретиться они с Ириной не могли даже теоретически, поскольку та родилась уже после Победы, а этот вернулся в столицу ещё в сорок третьем. Совпадение, хотя и забавное.
Дальше тоже не слишком интересно – школа с отличием, философский факультет МГУ. Тут я сделал паузу, поскольку вспомнил, как в будущем читал о кровавом сталинском режиме, который ещё до войны ввел плату за старшие классы средней школы и за высшее образование. Там было не так много – в пересчете на среднюю зарплату по стране, – но мать-одиночка могла и не потянуть обучение сына-балбеса по полной программе. Сведений о том, где тогда работала мать Красина, в его биографии тоже не было; о том, что он платил за возможность обучаться философии, не было сказано ни слова. Я записал этот момент в свой блокнот, подумал, добавил туда же вопросы про Киев и отца – и вернулся к изучению жизни этого невеликого человека.
В будущем народ ломал копья относительно настоящей кровавости сталинского режима. Кто-то вслед за Солженицыным повторял мантру про сто тысяч миллионов замученных лично Сталиным; другие приводили данные различных исследователей и цифры, озвученные одним из последних председателей КГБ – они были ближе к истине. В целом можно было сказать, что статистика в то время велась так себе, а многие документы не пережили войну и прочие катаклизмы и были не доступны исследователям ГУЛАГа. Я всё это специально не изучал, но живя в независимой России, пройти мимо темы сталинских репрессий сложно. И поразило меня не то, сколько народу прошло через лагеря или было подведено под расстрельные статьи, а кое-что другое.
Дело в том, что про сами репрессии конца тридцатых при СССР говорили глухо. Да, про них рассказывал с трибуны двадцатого съезда Хрущев, в перестройку те самые сто тысяч миллионов были главных хитом «Огонька», да и «Мемориал» регулярно устраивал свои ритуальные пляски на костях вплоть до начала той, будущей войны. Но книги и фильмы советского времени – особенно тех же тридцатых и сороковых годов – показывали обычную жизнь обычных людей, которые строили заводы, фабрики, перекрывали реки огромными ГЭС. Людей, которые победили объединенную Гитлером Европу. И они не боялись каждого стука в дверь, как уверяли авторы перестроечных романов и режиссеры перестроечных фильмов. Они вообще ничего не боялись – жила бы страна родная.
Наверное, кто-то всё же боялся. Те же жильцы Дома на Набережной – но они попадали под удар в силу принадлежности к определенной прослойке. Может, ещё кто-нибудь. Та же мать нашего Виктора Красина, которая увезла сына из ставшего негостеприимным Киева в Москву, в которой можно было легко затеряться... например, сменив фамилию. Но десятки миллионов рабочих и крестьян не боялись.
Мне довелось читать воспоминания конструктора лучших орудий Великой Отечественной Грабина – он писал их уже после хрущевской оттепели, и мог не слишком приукрашивать действительность. Так вот. У него в книге репрессии были, но они оказывались какими-то не такими... его репрессии были обоснованными. И сам он, кстати, не раз ходил под дамокловым мечом, но до печального итога так и не дошло.
И в биографии Красина я увидел то самое поразившее меня когда-то отсутствие страха. Ему было двадцать лет, он пережил арест отца и бегство из родного города, вырос фактически на чужбине, мать должна привить ему чувство осторожности, да и война с её жестокостью и жесткостью должна была повлиять на его характер. Но этот «юноша бледный со взором горящим», который постигал науку философию в стенах самого престижного советского университета, не придумал ничего лучше, чем собрать толпу себе подобных и начать критиковать советскую власть. Правда, скорее всего, всё выглядело не так идиотски, как в скупых и казенных строчках протоколов. Возможно, у студентов под бутылочку чего-нибудь крепкого развязались языки, и Красин наболтал больше всех. Про этот его проступок мог никто и не узнать, но кто-то из бдительных однокурсников всё-таки сообщил куда следует... Может, это была не разовая акция, а сознательная попытка создать некий дискуссионный клуб вне комсомольских вертикалей, потому что Красин получил восемь лет лагерей, а не пять, которые, по известному анекдоту, дают «ни за что».
Но он отсидел как раз пять, вышел по амнистии и вроде бы угомонился. Его даже приняли обратно в МГУ, правда, уже не на философский, а на экономический факультет. После диплома бывшего зека ещё и в аспирантуру взяли, а потом пристроили в соответствующий институт РАН – советская власть всё же была очень гуманна. И этот тоже, как Годунов – презлым заплатил за предобрейшее. В 1968-м связался с диссидентами, начал подписывать всякие бумажки и воззвания, развелся с первой женой, которой оставил трех детей, женился на той самой Наденьке... И через год получил пять лет – но не тюрьмы, как можно было ожидать, а ссылки во вполне уже обжитую Сибирь. Отправили Красина – я зачем-то записал себе и эту информацию – в село Маковское Енисейского района Красноярского края, где он наконец-то занялся производительным трудом в местном колхозе.
Выходил я из архива со смешанными чувствами. С одной стороны, я удовлетворил своё любопытство. С другой – всё, что я узнал, ни на йоту не приближало меня к моей цели. Это была совершенно излишняя информация, я не мог её использовать для расширения своей схемы, которая сейчас прочно поселилась у меня в мозгу. Фактически, после ознакомления с подробностями жизни Красина в этой схеме остался только один элемент, который мог быть мне полезен – Петр Якир, но к нему я не мог завалиться просто потому, что мне захотелось. А судя по словам Денисова, я не мог пойти к этому Якиру даже в том невероятном случае, если бы нашел неопровержимые доказательства его преступлений. Меня бы просто отстранили от этого расследования.
Но буквально через два дня сам Денисов позвонил мне, чтобы сообщить адрес проживания Якира, и любезно предложил съездить к этому человеку. Конечно, я был бесплатным и не очень нужным приложением к группе из центрального аппарата, но сам факт этого приглашения я расценил как знак свыше. А кто я такой, чтобы спорить с богинями, отвечающими за случай?
Именно поэтому я тайно остался в квартире после завершения обыска, добился от Якира согласия на беседу – и ждал, когда он переварит мой прямой вопрос и справится со своим страхом.