– Товарищ полковник, разрешите вопрос?
На меня уставились четыре удивленных глаза. Я даже не дернулся, терпеливо дожидаясь ответа.
– Ну... давай, Орехов... спрашивай.
– Есть у меня одна идея, как систематизировать борьбу с антисоветчиками, но она потребует, думаю, выхода на уровень Политбюро ЦК КПСС и перемены законодательства, – полковник заметно посуровел, и я торопливо добавил: – Поэтому и не стал включать эту идею в план, думал после праздников записаться к вам на прием, чтобы посоветоваться. Но могу и сейчас всё изложить.
Денисов на секунду задумался, и я понимал его колебания. Возможность отложить серьезный разговор до начала новой рабочей недели была очень заманчивой. Ведь одно дело – отправить пару старлеев топтать башмаки в бесполезной слежке, и совсем другое – выслушивать от тех же старлеев некие идеи, которые могут серьезно загрузить мозг. Напрягаться самому накануне праздников никогда не нравилось начальству. И я был бы признателен Денисову, если бы он принял разумное решение – идите с Богом, подчиненные, а ты, Орехов, с утра во вторник рысью ко мне в кабинет, помощника я предупрежу.
С другой стороны, если моя мысль окажется очень нужной и полезной для нашего общего дела, а товарищ полковник отложит её обсуждение из-за какого-то Нового года, и об этом узнает тот же товарищ генерал-майор... пенсия в ближайшее время, несмотря на возраст, гарантирована. Или досиживание до той же пенсии в первом отделе Богом забытого НИИ – и хорошо, если НИИ будет московским. В общем, разумное решение не всегда верное, особенно в организации, в которой все от зеленых новичков до седоволосых ветеранов плаща и кинжала обязаны знать не только то, что до них доводят, но и всё, что может даже в теории иметь отношение к делу.
Денисов не был новичком в органах, поэтому он всего через секунду отверг разумную альтернативу и выбрал верное решение.
– Говори сейчас, Орехов, чего время тянуть, – процедил он.
Взгляд у него при этом был очень недобрым. Скорее всего, начальник теперь затаит на меня обиду, а это может аукнуться чем угодно – от внезапной командировки на Крайний Север месяцев на шесть для передачи опыта до перманентной слежки за скучным инженером, у которого вся радость жизни заключается в ежегодном выезде с любимой гитарой на Грушинский фестиваль. [1]
– Я подумал, что действия антисоветских элементов обычно остаются без последствий. Бывает, что их арестовывают, судят, дают какие-то не слишком большие сроки. Но после освобождения они снова попадают в ту же компанию, с которой общались до ареста, и продолжают заниматься всё той же антисоветчиной. А там на их судимость никто не смотрит, она никого не волнует – они считают, что страдают за правду, а наше советское государство жестоко угнетает их свободу самовыражения, – на одном дыхании сказал я и запнулся.
Пауза мне понадобилась, чтобы покопаться в памяти Виктора и убедиться, что я не слишком далеко отошел от истины. Всё примерно так и было – диссидентов сажали, лечили в психиатрических клиниках, но после освобождения их друзья и соратники обеспечивали их работой, помогали и снова вовлекали в процесс, который лучше всего описывался 70-й статьей Уголовного кодекса РСФСР от 1960 года. Причем «своими» для таких уголовников были все – от тех, кто требовал, чтобы советские власти соблюдали собственную конституцию, до тех, кто желал видеть на карте мира независимую Эстонию или ещё более независимую Украину. К ним ещё примыкали евреи, которые внезапно возжелали уехать на историческую родину – правда, не в воюющий Израиль, а в США обетованные, но суть была не в этом. Вся эта кодла горой стояла за своих, и попадание в их круг гарантировало человеку, что его не бросят в трудной ситуации.
– Любопытная мысль, – как-то одобрительно кивнул Денисов. – И у тебя есть рецепт, как исправить эту ситуацию.
Кажется, он тоже замечал что-то подобное, поэтому и смягчил свой тон.
– Только предложения, я их пока не оформлял. Таким людям нужно присваивать особый статус... – я сделал вид, что задумался, – например, называть их «иностранными агентами». Частичное поражение в правах... степень, думаю, стоит всесторонне обсудить, но, к примеру – пусть они отчитываются о расходах денежных средств, сообщают о своих передвижениях правоохранительным органам. В общем, находятся на контроле.
– Зачем нужны отчеты о расходах? – недоуменно спросил полковник.
– Это точнее, чем отчет о доходах, по тратам лучше видно, как живет человек.
– Разумно, – согласился Денисов. – И так ты предлагаешь маркировать только осужденных?
– Необязательно. Иногда кто-то на срок ещё не навредил, но если ему плашку такую поставить – ему труднее будет продолжать свою деятельность и он может вернуться к честному труду, – с готовностью объяснил я.
Вольный пересказ принятого в далеком будущем закона об иноагентах явно произвел впечатление на Денисова. Он с минуту молчал, глядя в стол, а мы с Максом воспользовались этим, чтобы разыграть нехитрую пантомиму – он вопрошающе посмотрел на меня, а я успокаивающе кивнул. Мол, всё в порядке и под контролем.
– Интересная идея, – наконец сказал полковник. – Только это уже было после революции, тогда почти всех бывших записали в лишенцев. Никаких избирательных прав, никакого высшего образования, до руководящих постов их не допускали... В тридцать шестом отменили, к двадцатилетию Октября... Чем твоя идея отличается?
– Фактически ничем, – признался я, хотя про тех, довоенных лишенцев просто-напросто забыл. – Впрочем, существенное отличие есть – тогда поражали в правах тех, кто мог ничего противозаконного и не сделать, лишь по факту происхождения. Я же предлагаю ввести такое поражение в качестве одного из наказаний за уже совершенное деяние. К тому же это позволит через какое-то время накопить статистику – сколько лиц в нашей стране склонны к антисоветской деятельности. Правда, главное – не перегнуть палку, иначе найдутся активисты, они и нас с вами в иностранных агентов запишут.
Я невесело улыбнулся, давая понять, что совсем не шучу. И Денисов мой намек считал мгновенно.
– Да... – пробормотал он. – Идея интересная, но Запад сразу же поднимет вой о возвращении репрессивного механизма. Они и так Комитет поливают помоями регулярно.
– А нехай клевещут, – отмахнулся я. – В эту категорию надо ещё и тех прописать, кто напрямую финансирование от враждебных государств принимает. Пусть пока таких не выявлено, но в эту категорию можно записывать и тех, кто, допустим, печатается в эмигрантских журналах – ведь за публикацию положен гонорар, так что пусть докажет, что ему этот гонорар не выплатили. Есть у меня данные, что среди этих людей существует целая система взаимозачетов – одни тратят на Западе, а потом компенсируют уже здесь, рублями.