…На берегу пруда товаровед Лева, известный на родной базе под кличкой Лева-сиделец, с помощью ревизорских актов и фиктивных накладных пытался разжечь костер, когда затрещали в овраге кусты и на поляну выкатился с ведром в руках добытчик Елистратов.
— А… фуражир! — закричал Лева-сиделец. — Ну, что дала разведка боем?
— Какого барашка загубил, — начал причитать Елистратов, с большим трудом отводя взгляд от мелководья, где, по его расчетам, должны быть затоплены бутылки с водкой.
— Знакомься! — Лева ткнул пальцем в надутую физиономию с выпученными глазами. — Это научный работник, молодой, весьма поддающий…
— Анатоль Федутто, — захохотала физиономия, еще больше выпучив глаза, и без всякой видимой связи с предыдущим вдруг начала нудно и громко рассказывать — Я, когда плыл по Якутии, гляжу — бивень торчит на берегу. Ну, естественно, раскопали целого мамонта, мясо в мерзлоте полностью сохранилось — вот я вам скажу шашлык был из мамонтятины…
— Понес, понес… — сморщился Лева и повернулся к третьему соучастнику, — а это Вано Камикадзе — грузин-самоубийца!
Однако белозубая улыбка и черные маслины глаз никак не вязались с рекомендацией, было видно, что их хозяин жизнью вполне доволен и пока взял от нее далеко не весь перечень удовольствий.
— А помнишь, Семка, — обратился Лева к Елистратову, — как мы с тобой, лежа на нарах, мечтали вот так у костра за ухой из линя слопать по килограмму водки…
— Я в тундре, помнится, за один час восемнадцать зубров настрелял, — опять забубнил Федутто, — одну печенку ел, все остальное шакалам выбрасывал!
Все до единого рассказы Федутты имели в виде сухого остатка один непреходящий смысл: где-то, когда-то он — Анатоль Федутто — очень много чего-то съел и все — задаром.
Немного сбитые с толку обитающими на Крайнем Севере зубрами и шакалами, все неловко замолчали. А распаленный сладкими мыслями о большой еде Анатоль Федутто громко высморкался в кулак и стал нанизывать на свой шампур самые большие куски бывшей перепоевской собственности.
— Уха, она, конечно, способствует, — прервал молчание Семен, — да взять-то рыбу из этого пруда никак не могу. Уж какую только технику я не применял, сколько через то страданий вынес…
— Все твои страдания оттого, что со мною знаком ты не был, — назидательно произнес сиделец Лева, — а я, в свою очередь, с геологами. Смотри, что я у них добыл!
Лева тряхнул рюкзаком и вытащил пачки аммонала, моток бикфордова шнура и детонаторы — подарочный набор для браконьера, преступившего черту, разделяющую область административного воздействия от области уголовного преследования. У Елистратова зачесались руки и жадно засверкали глаза, сын гор зацокал языком, как будто ему привиделся священный кинжал.
— Что значит настоящая парная баранина, не то что у Левки на базе, — послышался вдруг голос Федутто. Воспользовавшись тем, что всеобщее внимание было занято пиротехническим набором, он похитил и сожрал три шампура мяса и уже принимался за четвертый. С большим трудом соучастники отняли шампур у этого вечно голодного монстра и, отогнав на всякий случай Федутто подальше от костра, присели для процедуры винотерапии. Все нечетные тосты посвящались мощности аммоналовых зарядов, все четные — жуткому количеству рыбы, которую собирались поднять со дна с помощью этих зарядов.
Услышав, что можно где-то что-то съесть, из кустов вынырнул Федутто. Перспектива добыть большое количество рыбы с помощью взрывчатки и возможность ее съесть тут же заметно оживили перманентного едока. Он чуть ли не впервые в жизни начал рассказывать на тему, прямо не связанную с большой едой, хотя как и всегда невпопад:
— Бывают такие собаки умные, — начал он нудить, ковыряя в зубах. Три четверти курцхара в организме Федутто каким-то образом стали проникать в его сознание, настраивая на собачью тему, — бывают даже умнее хозяина. Чего? Не верите? Да у меня у самого была такая псина, Диком звали!
— А у меня собака дура-дурой! — чуть не пустил пьяную слезу сиделец Лева. — Послал ее на кухню за тапочками, а она взяла и кофе сварила!
Развитие собачьей темы сильно встревожило Елистратова, тем более что орлиный нос сына гор брезгливо и подозрительно обнюхивал кусок псевдобаранины.
— Давай рванем, пока солнце не село, — начал сладострастно Семен, — а то рыбу не найдем в темноте…
Запалить шнур и бросить пакет вызвался Федутто, который подарил компании очередной шедевр плотоядного искусства:
— Помнится, на Чукотке никак не могли лося завалить — ни карабином, ни базукой — ничем не проймешь. Так я четыре шашки толовых ему под каждую ногу заложил, да ка-ак жахну! А чтобы сподручней было, потом костер у него прямо в брюхе развел и там же палатку поставил. Так изнутри его жарил и ел — целую неделю, пока до шкуры не проел…
Распаленный утробными воспоминаниями, Федутто перешел к своему коронному рассказу о поедании кита, выброшенного на берег Кольского полуострова, совсем позабыв обо всем на свете, в том числе и о подожженном шнуре, по которому огонь подбирался к взрывчатке. Только когда сиделец Лева рухнул наземь и мелко засучил ногами, до пожирателя Федутто дошло наконец понимание обстановки.
С перепугу он метнул пакет так далеко, что, описав дымную дугу, взрывчатка шлепнулась на мелководье противоположного берега. Еще толком не понимая, чем это грозит, вся шайка инстинктивно рванулась на крутой склон оврага…
Взрыв в своем развитии прошел несколько стадий. Первая — звуковая — слегка парализовала слуховые органы удиравших от эпицентра потребителей, во время второй стадии многочисленные коряги, мотки колючей проволоки вместе с комьями грязи поднялись на положенную высоту. Часть этих предметов накрыла затем различные участки туловищ и конечностей потребителей, соприкосновения эти сопровождались высказыванием ряда слов и непарламентских выражений.
И только последняя, третья стадия не только не принесла новых травм, но даже явилась своеобразным эстетическим подарком — на фонтане поднявшейся воды в заходящих лучах солнца заиграла семицветная радуга.
Первым выбравшись из оврага, добытчик Елистратов глянул в сторону деревни и похолодел. По пыльной дороге к пруду неслась воинственная толпа односельчан во главе с Перепоевым. В руках каждого воина были предметы, вызывавшие в памяти ощущения боли и страдания, — палки, лопаты и ухваты. Егерь Прокофьич одной рукой сжимал двустволку, второй — пачку протоколов. Красный и потный Перепоев прижимал к телу вещественное доказательство — раскопанную щенком в огороде Елистратова шкуру курцхара Тимки, на лице Перепоена была написана вся программа мстительных мероприятий — вплоть до похорон Елистратова.
Семен понял, что бить его будут дважды, сначала деревенские, потом городские, хотя твердой уверенности, что городским что-нибудь еще достанется, у Семена не было.
— Все прошел: огонь, воду, а вот медные трубы нам ни к чему! — завопил «санитар» хриплым от страха голосом. — Давайте оврагом до леса, иначе ребра переломают!
Спринтерский бег возглавлял едок Федутто. Если на положительном полюсе эмоций у него находилось блаженное чувство неограниченного поедания, то на противоположном полюсе теснились болезненные реакции от битья за съеденное. А били его часто, как в детстве, так и после.
Сиделец Лева, условно освобожденный от сидения, бежал ради спасения условности расчетливо и экономно. Блудный сын гор старался не бежать, а быстро идти, ухитряясь как-то сохранять кавказское достоинство и презрение к врагу.
В обнаженном осеннем лесу стало ясно, что шансы уйти от крупного разговора у шайки подрывников значительно уменьшились. От основного массива леса их отрезала мобильная часть мстителей во главе с собственником Перепоевым, другая часть блокировала выход из оврага. Оставался один шанс — попытаться через кусты и болото уйти в глухой сосновый бор. В топком болоте стало понятно, что спринт перешел в основательный марафон и что противник, не злоупотреблявший нарушениями режима, становится все ближе и ближе к намеченным мероприятиям. Хорошо знавший это болото Елистратов решился на последнее средство — по его команде все залезли в грязный и смрадный бочажок, где, сидя по горло в болотной жиже, ожидали, когда преследователи пройдут мимо.