Сначала мне встретились сметенные хижины. Вернее, я видел пустыри, начисто выметенные от этого хлама, который стоял на них. Валялись лишь руки, ноги, головы, тела мужчин, женщин, трупы детей, обломки кроватей, тазы, ведра...
У меня было ощущение, словно я впервые узнал о том, как приготовляется зелье беззубых старух... Мне пришлось выйти из машины, снять защитный шлем. Меня вырвало, как когда-то Джона Рипплайна.
Я увидел на земле маленькую черную перчатку. Я поднял ее. Это оказалась оторванная детская кисть... Я зарыл ее в пепел.
Здесь никто не помогал друг другу. Тут были только мертвые или умирающие.
Дальше стало еще хуже, если это возможно себе представить. Я добрался до домов европейского типа, то есть до их развалин. Бесформенные холмы битого кирпича, вывороченные бетонные плиты, из-под которых там и тут торчали черные руки или ноги...
Я остановил машину. Мне хотелось откопать хоть кого-нибудь. Со мной рядом оказалось несколько солдат и один здоровенный испуганный негр, напоминавший моего Геракла. Мы стали вместе разбрасывать камни.
Мы откопали белую женщину, блондинку, с наклеенными длинными ресницами. Она смотрела на меня умоляюще. У нее была раздавлена грудь. Я отвернулся.
Мы еще откапывали, переносили несчастных, складывали вдоль тротуара. Какой-то европеец, которому оторвало обе ноги, умолял меня пристрелить его.
Я должен был это сделать, но не сделал...
Это был могучий, рыжеволосый человек. Он смотрел на меня злыми глазами, он требовал, он просил, он встал бы на колени, если бы они у него были... Он хотел только одного - смерти.
Я не дал ему ее. Смерть сама скоро возьмет его без меня. Это граничило с малодушием.
Да, я был малодушен.
Я двигался по ужасному, развороченному, уничтоженному за доли секунды городу, полному едкого дыма. Я видел столько трупов, словно раздался трубный глас Страшного суда... и все могилы раскрылись, покойники встали... и упали в позах кричащего страдания, задавленные, обезглавленные, четвертованные, заживо зажаренные, изуродованные изощренной сверхиспанской инквизицией... Но я знал, что и те, кто вместе со мной вытаскивал из-под развалин еще дышавших людей, так же, как и "спасенные", все равно умрут в страшных мучениях, пораженные неизлечимым лучевым недугом.
Спасет ли меня мой костюм?
Я ехал дальше.
Меня принимали за ядерного комиссара. От меня ждали указаний, распоряжений. И я давал эти указания, приказывал, действовал энергично, словно я впрямь был командиром в лагере пострадавших. Я поступал непроизвольно, может быть, повинуясь уже не уму, а сердцу...
Я достиг кварталов, где бушевали пожары. Нечего было и думать их тушить. Нужно лишь помочь чудом уцелевшим уйти от моря огня... Трудно даже понять, что горит. Горели руины, огонь вырывался из груд щебня, дым шел из выбитых окон...
Какие-то безумцы вытащили из подземного гаража пожарную машину и поливали бушующее пламя из беспомощной кишки. Я похвалил их.
Я все время ехал вперед по кругам дантова ада, сквозь дым, смрад и огонь...
Эпицентр катастрофы казался мне самым страшным, я стремился к нему.
В центре города уцелели деревья, они лишь потеряли кору и сучья, торча обожженными столбами. Многие дома стояли без крыш, с проломленными межэтажными перекрытиями... Но дома стояли, смотря на творящийся вокруг ужас пустыми глазницами окон, из которых там и тут вспышками гнева вырывались клубы дыма.
Автомобили были вдавлены в мостовую на тех местах, где застал их взрыв.
Трудно было узнать в железном ломе, в завалах на асфальте быстрые минуты еще назад машины. На них словно обрушился чудовищный молот, расплющивший их на наковальне... Из-под них растекалось масло с радужными разводами. А рядом высыхали мокрые пятна, все, что осталось, вероятно, на тротуаре, от прохожих...
От людей!..
Никому никогда я не пожелаю увидеть что-либо подобное.
Проклятье всем! Проклятье богу в небесах! Проклятье торгашам на земле! Горе всевышнему, допустившему все это своей высшей властью! Горе земным рабам его, в своей безысходной дерзости достигших того, что случилось!..
Я продолжал отдавать распоряжения. Откуда-то появились люди - уцелели или примчались выполнять долг, за который расплатятся жизнью, - пытались что-то сделать.
Одну из улиц заливало водой. Прорвало водопровод. Другая улица была полна зловония, под гору стекала мутная река из разбитой канализации.
Я ехал и ехал дальше. Иногда выходил из машины, чтобы сесть на щебень и рыдать.
Зачем создан человек? Зачем развивается культура? Чтобы найти свой конец? Эллен говорила, что всему есть начало и всему есть конец. Так неужели же это конец мира и мне, простейшему из смертных, дано его видеть, чтобы самому встать в процессию идущих за последним решением?
Меня спасла Эллен, спасла тем, что существует. Меня спасло исступленное мое чувство, заслонив рвущийся со всех сторон ужас. Я сошел бы тогда с ума, ибо невозможно не сойти с ума, не имея света во тьме. У меня был этот свет. Знала ли Эллен, узнает ли она когда-нибудь, чем она стала для меня в эти минуты!
Страшные минуты, бесконечные минуты. Высохшая кровь, щебень и пепел...
Я знаю, будет написано в газетах, что репортер агентства "Ньюс энд ныос" Рой Бредли проявил находчивость, энергию, самоотверженность...
Что все это значит по сравнению с тем, что я видел, проявляя все эти бесполезные качества!..
К вечеру я добрался до набережной, на которой стоял когда-то Национальный банк.
Теперь там лежал огромный холм щебня, обрывавшийся с одной стороны отвесной, чудом уцелевшей стеной без окон.
Я шел по мостовой, с трудом передвигаясь в своем громоздком костюме... Будут ли у меня дети? Зачем? Чтобы их вытаскивали из-под развалин, чтобы они исчезали на дне радиоактивного кратера?
Под ногами хрустело стекло. У банка одна стена была сплошным окном, В другой стене окон не сделали.
Где-то здесь он стоял в три часа ноль восемь минут пополудни.
Мерзкие мысли заползают к тебе в самые неожиданные и неподходящие минуты. Гадкая мыслишка терзала меня.
Да, я хотел найти труп разноглазого... пусть заваленный обломками небоскреба, которые я готов бы раскидать, чтобы найти в истлевшем кармане бесценный для меня клочок бумаги!