…Он провел эту ночь, завернувшись поверх мантии хелльстадского короля в теплый плащ, у догоревшего уже костра. Смотрел вверх, где акварельно-серое небо понемногу становилось акварельно-синим, и последние звезды таяли, исчезали. Уснул поздно — гонял над лесом прихваченных с собой Золотых Шмелей. Донесения были утешительными: мятежники вовсе не пытались собраться в компактную массу и идти на прорыв крупными силами. Они рассыпались по лесу мелкими группами и затаились, не разжигая костров, конные и пешие. Никаких признаков единого командования, никакого формирования больших сил для прорыва. Судя по разговорам, подслушанным Шмелями, там царило общее уныние — та фаза, когда вдоволь погулявшие и побуянившие мятежники начинают понимать, что гулянка кончилась, и они оказались, цензурно выражаясь, в глубокой дыре… С рассветом обязательно отыщутся те, кто пойдет сдаваться. Быть может, как и в прошлых случаях, уже рассеивается напущенный на них магический морок — было бы совсем хорошо. Если у Дали закончились Черные Семена или что там у ее есть — еще лучше. Для людей, скованных магией, они драпали в лес что-то очень уж проворно, практически все, оставшиеся на своих ногах.
Он не мог понять, отчего подхватился ни свет ни заря. Потом только догадался — от тишины.
В расположении войск тишины не бывает, на несколько часов укладываются подремать посменно, бодрствующие тихо беседуют, кони позвякивают сбруей, тихонько говорят пароль и отзыв часовые, обязательно слышны шаги караулов. Такой пронзительно-мертвой тишины просто не должно быть…
А она стояла, такая, что падение сосновой шишки показалось бы громом…
Выпроставшись из-под плаща, Сварог встал на ноги. Ближайшие кони, чьи поводья обвязаны вокруг вбитых в землю острых колышков, стоят неподвижно, как статуи, отсюда видно — то же самое и с остальными конями Медвежьей Сотни. Словно диковинный парк статуй, ни один и ухом не поведет, не шелохнется, не взмахнет хвостом. А поодаль, меж деревьями — неподвижно лежат люди в кирасах и рокантонах, сжимая оружие. Еще один, и еще, и еще… Гланцев словно неодолимый сон скосил.
А чуть поодаль лежали гармы, тоже казавшиеся мирно спящими — бока вздымались, лапы подергивались, как бывает, когда собакам снится, что они куда-то бегут.
Он стоял, положив руку на топор, голова была ясной. Что-то непредвиденное все же произошло, и уж, безусловно, не к добру… Еще один сюрприз противника.
Потом он увидел. Справа из леса на большую поляну тянулись полосы светло-фиолетового тумана, толстая струя разделилась на множество мелких, тянувшихся к лагерю, опутавших и людей, и коней, и гармов, выпустила длинные полосы в сторону часовых, тоже касаясь их голов и тел.
Подбежав к ближайшему часовому, Сварог присел над ним на корточки: жив, никаких сомнений, дышит равномерно. Тряхнул за плечо — бесполезно. Ни с чем похожим он прежде не сталкивался, но откуда это взялось, не сомневался.
Прислушался — нет, ни хруста веток (непривычный к лесу человек непременно парочку бы сломал), ни осторожных шагов. Значит, это не прорыв, никак не прорыв…
Ни с чем подобным он прежде не сталкивался, не смог понять, что перед ним. На черную магию это никак не походит, вот и все, что можно сказать. Выхватив топор, рубанул по ближайшей полосе светло-фиолетового цвета — бесполезно. Она даже не встрепенулась, как бывает со струйкой дыма, если рассечь ее чем-то острым. Он остался совершенно один — он и Доран-ан-Тег…
Огляделся. И увидел место, откуда выползал из леса туман, погрузивший в беспамятство его отряд. Уардах в ста пятидесяти отсюда течет неширокая быстрая речка, и через нее в незапамятные времена перекинут каменный мост, обветшавший, но надежный — поздним вечером по нему и проехала сюда Медвежья Сотня. Гадать, откуда в совершеннейшей глуши взялся капитальный мост, не стоило — он не раз встречал подобное в других местах. Какой-то богатый сеньор, обитавший не так уж и далеко от этих мест, любил здесь охотиться, а чтобы не промочить ножки, переправляясь вброд, велел возвести мост. Что его крестьяне и исполнили старательно, негоже барину мокнуть.