Глава 5
Ему сначала показалось, что он в воде и что он ребенок — такая легкость овладела им, что руки поднялись сами собой, будто хотели кого-то обнять, но он увидел, что это совсем недетские руки — широкие мужские ладони, истертые запястья под стальными браслетами. Он тоже поднимался — как и стул у зарешеченного окна и чугунный утюг. Старинная монета вращалась, стреляя серебристым лучом. Громоздкий черно-белый телевизор плыл вдоль стены. На скособоченном экране шеренгой шли диагональные полосы. Динамик с жутким треском вещал:
— Осенью года одна тысяча шестьсот девяносто второго молодой царь Петр ехал к озеру Переяславскому… Там, вдали от моря, строился флот…
Он опустил голову и увидел в бледном свете телеэкрана свои обнаженные ноги, парящие над дощатым полом.
Неожиданно все разом ухнуло вниз — громыхнуло, покатилось. Ступни заныли. Икры сковали судороги. Он упал на колени, ткнулся лбом в осколки кинескопа. Кто-то сокрушал дверь. Били пожарным топором — мелькало в расщелинах его красное клиновидное лезвие с киркой.
Вскочив в ужасе, он забегал по комнате.
Выхода нет. Выхода… нет.
— Очнись, профессура!
Завадский ощутил сильные, но освежающие пощечины.
— Но-но, — погрозил он тающим обрывкам сна и открыл глаза.
Перед ним плавало лошадинообразное лицо Лехи Геденоса.
— Слава, господи, — сообщило лицо, и стало отдаляться.
Завадский поднял руку, чтобы протереть глаза, но что-то больно ткнуло в бровь. Увидев на запястье стальной браслет, он резко сел и уперся взглядом в грубо обструганный пень. Рядом с ним в углу лежала отполированная ладья, а напротив оконца со слюдяной форточкой громоздится зеленый сундук в форме усеченной пирамиды с исчерна-грязной просечкой. Ничего не понимая, Завадский оглядел низкую комнатушку с бревенчатыми стенами без намека на дверь.
Геденос ходил от стены к стене пригибаясь под неотесанными стропилами, грыз ногти и замирая у оконца, осторожно выглядывал.
Уши закладывало от надрывного перелива. Завадский тихонько, опасаясь вспышки боли, коснулся пальцем виска и понял, что трезвонит все-таки не в голове, а где-то на улице.
— Ты меня сюда затащил? — покосился он на Геденоса, который вытягивал шею и все щурился на что-то в оконце.
Черный риэлтор перевел на него взгляд и неожиданно резво подскочил.
— Слушай, ты, мля! Верни нас, сука, обратно! Слышишь! — тряс он Завадского за плечи, от чего к перезвону за окном стал добавляться звон в голове.
— Че-во? — Завадский сбросил с себя его руки и попытался подняться.
— Ты в натуре профессор?
— Преподаватель.
— Преподаватель, млять, чего?!
Тут он впервые заметил, что Геденос до смерти напуган.
— Истории… политических учений.
— Тьфу ты еб твою мать! — сплюнул Геденос и снова вернулся к окошку.
— Что это за место? — спросил Филипп, рассчитывая, что подсказка поможет ему вспомнить случившееся после взрыва, но осознав, что это невозможно, почесал затылок.
— Мне похоже память отшибло, — произнес он растерянно.
Черный риэлтор снова подошел, демонстрируя увеличенные страхом слезящиеся глаза.
— Мужик, приди уже в себя, — прошептал он жутко, — мы в прошлое попали.
— Ага?
Риэлтор схватил Завадского за плечо, потянул к окошку.
Завадский не сопротивлялся, ожидая, получить, наконец ответы, но оконце явило довольно странную картину: деревянные срубы со скатными крышами хаотично лезли друг на друга за извилистой дорогой, вымощенной черными растрескавшимися бревнами. Вдоль дороги по тропинке двигалась фигурка в сером мешковатом кафтане до земли, укутанная по горло в белый платок. Фигурка погоняла прутиком козу. За домами пестрела вереница сияющих куполов — серебристых, золотистых, черных, изумрудно-зеленых. Нарастающий перезвон волнами шел оттуда, только теперь ему вторили собачий лай, крики петухов и какие-то далекие, заставляющие цепенеть душераздирающие вопли. Под деревянным скатом он увидел пятачок истоптанного двора, отрезанного высоким частоколом, наводя на мысли о стихийном парке развлечений имени Влада Цепеша где-нибудь на Алтае или рынке по продаже банных срубов на въезде в деревню Чмонино. В травяном островке перед частоколом ковырялась пегая курица. В воздухе стоял дым, пахло навозом, гнилой капустой и еще чем-то отвратительным, напоминавшем запах чересчур экзотического сыра. Только небо одаряло знакомой ложной безмятежностью — пушистые облака неспешно плыли в глубокой синеве.