На другой стороне площади на небольшом взгорье равноудаленно размещались три крохотные избушки, похожие на игрушечные домики на детских площадках. Избушки недостроенные — без крыш и верхних частей стен, так что человеку они были по пояс. У каждой стояли вооруженные бердышами широкоплечие мужики в тонких красных кафтанах по щиколотку и плоских шапках с меховой окаемкой — стрельцы, видимо. Промеж них ходил толстый какой-то боярин в разукрашенном узорами серебристом кафтане, сияющем не хуже костюма Филиппа Киркорова. В руке он сжимал копье с диковинной пикой — не то протазан, не то алебарду. А кругом — в сером и темном народ, охочий до всяких зрелищ.
Перед центральной избушкой бойкий человек с подвижным лицом, что-то важно читал с рулона бумаги. По обе стороны от него стояли двое священнослужителей — один высокий с посохом и недобрым лицом. Другой — короткий, полноватый, улыбчивый. Несколько посадских мужичков бросились к ним определять судьбу пойманных «колдунов», но тут у ближайшей избушки случилось оживление — из толпы стрельцы вывели какого-то старика с растрепанной бородой, а с ним парня. Оба еле передвигались из-за кандалов. Старичка схватил мускулистый палач в красной рубахе и легко, словно кошку, посадил в сруб, а следом забросил туда и парня, который рыдал и просил кого-то о заступничестве. Где-то истошно заголосила женщина. Палач тем временем что-то плеснул в избенку, где сидели старик с парнем, она моментально задалась пламенем. Завадский увидел, как огонь мгновенно охватил тела посаженных туда, словно соломенных кукол. Борода старика вспыхнула пухом. Горящий старик молча пошатнулся и осел, а парень еще долго метался, оглушая Москву воплями — его горящего, били батогами, не давая выпрыгнуть. И даже когда казалось, что он сгорел уже дотла и должен был помереть, Завадский все еще слышал его ужасающие стоны.
Лихие посадские мужички тем временем вернулись в ярости — от подьячего остальным пришла нехорошая новость — «кукуйцев поганых» велено было передать в Посольский приказ. Особенно их раздражало, что именно в Посольский. Почему не в Разбойный? Да и в Разбойном затянут! — заводились они. Надобно прямо тут передать палачам, «ибо деяние есть злолютейшее и очевидное». Чего тут дознаваться? Мужички боялись, что в Посольском приказе «немчуре» дадут волю — вместо дыбы и раскаленных углей с последующем четвертованием, напоят сбитнем да угостят пирогами с рыбой и грибами, а то и вина дадут рейнского — боярин Голицын охоч иноземцев потчевать, даже наиподлейших, а «выродок нарышкинский» и вовсе повадился на Кукуе пьянствовать.
Нет, неладно дело, продолжали заводиться мужички — слободу пожгли, а им вина рейнского? Сколько еще нехристи крови будут пить православной? Распалились и по соседству — часть народца от казней отошла, заинтересовалась: кто такие? Что за волшебники злые? Геденос запротестовал было, заоправдывался, но только раззадорил своим малопонятным лепетанием.
Спорили недолго, вспомнили о сгоревших избах. Потащили за деревянную часовенку. Сначала набросились на Геденоса, стали рвать и топтать. Толпа сомкнулась вокруг, закрывая его от Завадского. Он видел только взмахи рук с камнями и палками. Крики черного риэлтора становились все более нечленораздельными. Завадский видел, что и топоры взлетают, видел брызги крови, а Геденос все кричал и кричал. Один рыжий мужик поднял отрубленную ногу в кроссовке, от этой картины у Завадского потемнело в глазах, он начал падать на сторону, но руки державшие его стали каменными. Геденос еще матерился и стоявший за державшими Завадского мужичок сказал задумчиво: «сумнительно, еже немчура такие слова ведает», а Завадский подумал, что едва ли даже погибшие от самодельной гарроты Геденоса желали бы ему такого страшного второго конца.
Расправившись с черным риэлтором, опьяненная кровью толпа обернулась к Завадскому, тот стоял в оцепенении и надеялся только, что все закончится быстро.
В этот момент за рекой пронзительно и по-хозяйски засвистели на все лады, загремели какие-то помпезные гонги, и за ними послышался топот множества копыт и громкие деревянные стуки, будто кто-то опрокидывал шкафы и диваны.
За рекой показались десятки всадников, за которыми двигалась запряженная шестеркой белых лошадей золоченая карета, украшенная четырьмя львиными головами, за нею еще карета с серебряными звездами, а за ним уже восьмерка черных лошадей везла массивную золотую карету, отяжеленную рельефными композициями в виде волн, столпов огней и Георгием Победоносцем на задке. Слуги в платьях вели дюжину больших лошадей, накрытых шелковыми попонами, за ним нога в ногу шли барабанщики, беспрерывно и торжественно бившие в литавры, потом какие-то воины, вельможи в колясках. Процессию замыкала растянувшаяся от Водовзводной башни вереница повозок. От этого странного обоза двое всадников распугивая толпу скакали по мосту на Болотную площадь.