Шайка под Ростовом напала на обоз поздно ночью. Убили двоих, утащили девчонку, отобрали еду, четыре зипуна и последний топор. У Завадского забрали туфли, купленные в свое время в секонд-хенде. Он понял, что еще боялся боли, но не смерти, когда к горлу приставили изогнутый нож. С рубашкой и брюками тоже пришлось распрощаться. Кузнец в Шуйском Яме разбил браслеты наручников, позарившись на сверхдорогое железо и в Тотьму Завадский въехал, не имея ничего из прошлого мира. Он вспоминал жену и дочь, огненный шар, Геденоса и в какой-то момент начал думать, что он обычный сумасшедший. Глядя на обернутые онучами ноги, обутые в лапти, он решил, что просто видит сны и страдает чем-то вроде раздвоения личности. Сны яркие, детализированные о несуществующем мире масс-маркетов и телевизионных танцевальных шоу. Но со временем эти сновидения угасали, теряли краски, превращались в настоящие сны и только воспоминание о странном человеке в туалете здания суда вызывало необъяснимое волнение: «я указываю направление».
— Он знал, что-то знал, сукин сын! Росгосстрах, не подведи! — пробормотал Завадский и проснулся от холода — община спала и никто не услышал слов немого.
На другом берегу ледяного сибирского «Ганга», шириною в тысячу двести саженей сходящий туман обнажал покатый берег, усеянный варницами и амбарами.
Завадский подполз к реке, склонился над своим отражением и увидел чернобородого мужчину с длинными свисающими волосами. Взгляд и глаза те же — небесно-синие. Но призрак из сна был лысым, а у этого мужика густые черные волосы. Может и то обман?
«Сны, опять…», подумал Завадский, вернувшись к костру, у которого снова провалился в дремоту.
Ранним утром Данила с детской серьезностью во взгляде спрашивал у Завадского: что же они скажут теперь Вассиану? Ведь не было на самом деле никаких планов продажи хлеба и уж тем более участия соседних общин, с которыми даже при согласии Вассиана еще следовало договориться.
Зачем вообще нужно было посылать их на верную гибель? Как это себе объяснял обычный человек семнадцатого века — несложно догадаться. Но для человека из века двадцать первого, отдавшего к тому же несколько сот часов своей профессиональной деятельности изучению охочих до власти маньяков не состояло в этом большой загадки. Он знал зачем Вассиану нужны топоры — каждый мессия нуждается в своем храме. Иначе — король без королевства или русский царь без Кремля.
Данила — смышлёный мужик, верно угадавший, что Завадский все это придумал ради их спасения, но прав был лишь отчасти — Завадский согласился бы с ним в ту минуту, когда увидел семью приказчика и подумал, что с таким багажом трудновато будет перевоплотиться из служилого человека в члена разбойничьей ватаги, как это сплошь и рядом происходило тут с бессемейными казаками. Есть вещи, которыми ты вынужден дорожить. Все верно, но теперь Завадский понимал — эти мысли не были спонтанными решениями. «Сны» диктовали свою правду. Он просто ждал своего часа и этот час не мог не настать.
— Мы скажем ему правду, — ответил Завадский.
— Обаче одобрит ли?
— Хочешь первое откровение, Данила?
Мужик поморщился, опасаясь крамольных речей, но Завадскому было все равно.
— Вассиан не Бог и даже не его посланник. Он всего лишь человек.
В поселение вернулись на вторые сутки. День выходил свежий, пасмурный. Словно прохладный душ в жару ветер с предгорья окатывал с головы до ног, принося запахи хвои и диких цветов. Казалось, что жить можно даже здесь. Избы стояли простые, аккуратные, заселены плотно — сказывалась нехватка железных инструментов. Изба Вассиана со своим двором в конце крохотной деревушки, напротив недостроенного храма — самая богатая, как и положено продавцу благодатей. Там же лабазы с хлебом, а дальше — земля пашенная. Чудесное место, думал Завадский. Здесь бы дом со своей скважиной в три этажа со вторым светом, стеклянным потолком с раздвижными дверцами — на звезды смотреть в ясные ночи. Бассейн с очистной системой на фоне гор. Светильники и дорожки в собственному лесу, зона барбекю… Тьфу ты пошлость какая! Еще про баню с богопротивным словом хамам вспомни и спа-зону. Завадский спрыгнул с телеги и пошел поначалу вровень со славой, но вскоре отстал — Савка бежал быстрее и на бегу кричал высыпавшим на улицу единоверцами о чуде чудном: немой блаженный заговорил ученым голосом и спас рабов Божиих. У Савки большая семья, его любили, верили ему. Данила тоже семейный и Антон авторитетный член общины. Поверили, приняли, смотрели на Филиппа с искренним интересом, кое-кто с восторгом, как несчастные мытари-попутчики в первые минуты после спасения, а кое-кто настороженно — свита.