— Сбежал?
— Украл с арсеналу палашей, рыщет тут по дорогам дурачок с полдюжиной прихвостней грабит обозы. Все изловить не могу. Его степняки разорвут, ежели с голоду не подох — осчастливился. Ибо иной путь ему — в тот застенок. Чего не терплю я хуже вражья — изменщика и предателя.
— Кто он? Казак?
— Казачишка, умелый был, да все на сторону глядел. О своем мнил.
— Казаки ведь под воеводами?
— Нету на таких острогов воевод. Здесь один царь и бог — приказчик Мартемьян Захарович.
— Когда же дашь мне оружия, Мартемьян? Цена дорога? Назови! Или не доверяешь? Я ведь не Асташка.
— Знаю. — Приказчик обнял Завадского. — Отложим беседу сию до следующей встречи. Некогда мне сегодня…
И снова возвращался Филипп без оружия и в тягостных раздумьях. Не по задуманному шло. Вассиан, конечно, стар, но силен, хитер и остер чутьем. Паства почитает его проводником Божьим, и самые приближенные не зря как на подбор — крепкие мужчины с собачьей преданностью. И хотя Завадский пока был выгоден Вассиану, рано или поздно старец примет решение бросить на властный алтарь достаток и влияние среди соседей. Сделает ход, как говорится. Главный вопрос заключался в том успеет ли Завадский подготовиться к этому или нет. И если бы Мартемьян Захарович дал ему оружия, у Завадского появился бы шанс. Надо что-то придумать, решил он, укладываясь на телегу. Впрочем все было зря — вышло, как это часто бывает, не так и не иначе. А намного хуже.
Вскоре по приезду Завадский узнал через Даниловы намеки и недосказанности (приближенным под страхом небесной кары запрещалось обсуждать такое), что хворь Вассиана вернулась и теперь взялась за старца крепко. Прежде случавшиеся обострения уходили через день-другой, а новое явилось как будто уже навсегда. Вассиан ничего не ел, не спал, много, громко, истово молился и проповедовал. Стал хуже видеть, мучился тошнотой и головными болями. Напитки ягодные и травяные, настоянные на пижме, зверобое, пустырнике и череде не помогали как прежде. Завадский предполагал, что старец страдает, возможно, раком мозга.
Уверенность, что конец Вассиана не за горами, исходила главным образом от самого старца, и, хотя об этом он ничего не говорил, приближенные чувствовали его страх. Позже он взял себя в руки, оттеснив страх всегда помогавшей ему деятельной злостью. Тем не менее, несмотря на табуированность темы здоровья старца, тихие пугливые слухи бродили по общине. Как бывший преподаватель сектоведения, Завадский понимал, что состояние рядового общинника (проживавшего к тому же в семнадцатом веке) не стоило недооценивать. Сама мысль о смертности пастыря приводила к растерянности и неразрешимой мысленной дилемме — либо мессия уходит в царствие божие в одиночку, либо забирает всех с собой. Первый вариант грозил разоблачением мифа о сакральности страданий последователей Вассиана. На страже второго стоял инстинкт выживания. Наилучший вариант конечно — оставить все как есть, но для этого нужен был новый мессия.
Перед очередным отъездом он зашел в гости к Кирьяку, взрослые сыновья которого с симпатией относились к Завадскому, и застал странную беседу промеж обедающих братьев:
— Чудно проповедовал Вассиан на сходе, — сказал старший сын Кирьяка Андрей, подняв, очевидно, волновавшую всех тему.
— Росписно хвалу Богу возносил.
— Ин не про то я, Филимонка.
— Про вознесение? — уточнил средний брат Никита. — Да ведь владыко ин всех речах о спасении небесном поминает.
— Обаче разумеешь не так?
Никита задержал у рта кусок каравая, так и не откусив, вздохнул.
— А я скажу вам, братья, еже не едино каково во всех речах ево прежних.
Завадский навострил уши.
— Про спасение с малых лет мы слышим, да токмо наперво он о сроке заговорил.
— О сроке? — не выдержал Завадский.
— Истинно, брат Филипп.
— И какой же срок упомянул Вассиан?
— Седмица пятнадцатая по пятидесятнице.
— И когда это?
— Егда? — Андрей стал складывать пальцы. — На шестой день от сего дни.
— Что же случится тогда? — стал подниматься из-за стола Завадский.
Андрей и Филимон захлопали глазами.
— Вознесутся на небо с ангелами все держатие веры православной, коих наречет по воле господней владыко Вассиан и тако спасутся от великого мора, обрушенного гневом господнем за отступничество от веры истинной.
— Что?! — закричал Завадский и поднял привлеченный движением взгляд — в дверях из светлицы на него смотрела Капитолина.