Казалось ведь, что если он сумеет, то боли станет меньше.
Острая.
Боль-наказание.
Долгая.
Боль-раскаяние.
Боль-стремление к совершенствованию. Боль-ярость и боль… сколько разной, всякой. Но нынешняя отличалась. Она рождалась волнами, извне, и устремлялась к тому, что можно было счесть центром его нового тела. Она будоражила и разрушала это тело. Ирграм, кажется, даже поскуливать начал.
Или только про себя?
Главное, что боль все же вернула его из небытия. Он осознавал себя, как и то, что стал он меньше, слабее…
Он поспешно скатал тело в шар.
А шар заставил измениться. В привычной форме тело… да, было легче. Сориентироваться — так точно. Он все еще находился в пещере с бассейнами, заполненными голубоватой водой. И свечение никуда не делось, и сила…
Сила исходила.
Проходила внутрь, оседая внутри пластины.
А вот…
Увидеть себя же, скукожившегося, сжавшегося в комок, лежащего рядом, было, пожалуй, странно. Как и то, что Ирграм четко знал, что он не лежит, но стоит. Но и то, что лежащий был им же не оставляло сомнений.
Это… что такое?
Он заставил тело изменить форму, становясь собой же. Почему-то показалось важным. Боль постепенно отступала, и страх уходил. Оставалось недоумение.
Ирграм все же решился сделать шаг. И еще один. Лежащий он не шевелился. Ирграм замер.
Прислушался к ощущениям. Сила… сила больше не представляла опасности. Пусть она и проникала в Ирграма, но теперь его тело снова приспособилось, на сей раз к потоку. Или дело не в нем, но в пластине? Как бы там ни было, сила теперь просто была.
И то, что лежало.
Это все-таки не Ирграм.
Вот оно дернулось, заскребло, завозило руками. Каким же жалким он выглядит! И уродливым. Эта голова, сплюснутая с боков, с куполообразным вздутым каким-то черепом и чрезмерно мелким лицом. Нос, который почти и не выступает, только ноздри раскрываются темными провалами. Запавшие глаза, узкие, что щели. Щеки, втянутые внутрь, и острый вытянутый подбородок.
Не человек.
Уже и близко не человек. И тело вот тоже… грудная клетка вздутая, тонкие, вывернутые неестественно руки, отчего плечи поднимаются, а голова словно бы втягивается.
Нехорошо.
Совсем нехорошо.
И отзываясь на его недовольство, существо подернулось рябью. Тело поплыло, словно воск. А если… Ирграм нахмурился. И попытался уловить связь с той частью… себя?
Нежити?
Главное, что связь эта была. Тонкая, едва уловимая… но была!
Нет, не надо оплываться. А если… если попробовать… нет, жук не годится, а вот… куча колебалась. Она то собиралась грудой, мятым шаром плоти, то рассыпалась, растягивалась, а то и вовсе расплывалась лужицей, чтобы, подрагивая, натужно стянуться воедино.
Ирграм ворчал.
И злился.
Смахнул пот, которого не было. И потянул силу. Много силы, благо, в воздухе её было разлито приличное количество. И тонкая связь задрожала, а потом канал впитал-таки эту, такую доступную, силу, и окреп. А Ирграм сосредоточился.
Ему не нужен он сам, второй.
Но вот помощник… почему бы и нет? Если получится. И ведь получилось. Далеко не сразу, но получилось. Хотя, наверное, не совсем похоже, но…
Четыре тонких лапы.
Кривая спина с горбом. Чешуя. Пасть оскаленная.
— Ч-шудес-сно, — просипел Ирграм и тишина отозвалась на звуки дребезжанием. Будто колокольчики зазвенели. Рытвенник оскалился и тоненько тявкнул.
— Ти-ш-ше.
С голосом еще стоило поработать. Да и в целом с речевым аппаратом, поскольку звуки выходили из тела, царапая трубку-глотку. Что-то все-таки воссоздалось неправильно.
— Иди ко мне, — Ирграм заставил тело измениться.
Немного.
Да, стало определенно лучше. И речь больше не причиняла неудобств. Рытвенник сделал шажок. Затем другой. Двигался он осторожно, явно путаясь в лапах. И в какой-то момент он споткнулся, упал, рассыпавшись от удара. Впрочем, восстановился уже сам.
Хорошо.
Иначе было бы неудобно.
— Форму. Держи.
Говорить было не обязательно. Та часть тела, которая стала рытвенником, понимала намерения и приказы, отданные мысленно. Но Ирграму надоела тишина.
А колокольчики…
Никуда не денутся эти колокольчики.
Он положил руку на загривок, ощущая под пальцами неестественную гладкость чешуи. Исчезли шрамы и рубцы, и в целом всякие неровности. Чешуя нынешняя даже поблескивала, переливалась оттенками зелени. На драгоценные камни похоже.
Красиво.
Рытвенник, уловив одобрение, заухал, растянул пасть в улыбке.