— Просто масло. Не хочу делать тебе больно.
— Рискуете сделать приятно. Простите. Ненавижу себя за это, — вдруг сдавленно прошипел Гарри, нервно ерзая пахом о простыню.
— В чём дело?
Но Волдеморт мог догадаться и без вопросов. Похоже, что прикосновения к внутренней части бедер и попытки проверить, подтянулась ли окончательно кишка, скорее возбудили, чем отвратили — но как теперь объяснить мальчику, что всё в порядке, что когда ты юн, подобные вещи в порядке вещей? И тогда он накрыл его естество ладонью, легонько сжимая и давая потереться о свою руку. Обнажил головку из-под крайней плоти, погладил её, невзирая на сдавленные: “Зачем вы это, я же сейчас… ахх…” — и размазал две-три светлые крупные капли по простыням. Потом нагнулся к самому уху Гарри.
— Я должен был помочь, я же опекун.
Мальчик осталось разве что смущённо посмотреть, чувствуя, как горят уши, и перевернуться. Долго лежать под неусыпным надзором тоже не удалось, и он поднялся.
— Я в ванную, — и он накинул мантию.
Но темная тень наставника проследовала за ним.
— Зачем вы? Я не собираюсь делать с собой ничего, — запнулся он, думая, что присутствие вызвано этим.
— Точно?
— Да. Мне возвращаться к себе?
— Можешь лечь тут, — Волдеморт пожал плечами.
— А вы как?
— Я не сплю.
— Совсем?
— Сегодня, по крайней мере. Дел чудовищно много. Не успеваю разбираться.
Гарри, накивнув одежду и устроившись поуютнее на краю постели, посмотрел на него.
— Какие же это, к примеру? Строите темные планы? Не выходит обойтись без грязнокровок? — неудачно пошутил он, тут же тревожно посмотрев на Тёмного лорда.
— Никаких грязнокровок, строго говоря, уже нет. И, предвосхищая твою следующую попытку пошутить, их нету не потому, что я ото всех избавился. В каком тогда смысле, спросишь? Гляди, — и он извлёк из мантии увеличившийся в несколько раз том, точнее, пухлую папку. — Плоды работы твоей подруги, мисс Грейнджер. Она помогает изучать личные дела нечистокровных волшебников.
— Тогда я за них спокоен, — неловко улыбнулся Гарри.
— Представь себе, она обнаружила, что существует наследственная основа передачи магических способностей. Выкладки маггловской науки, генетики — в них я не сильно вникал — подтверждают это, а ещё, что немаловажно, их родословные. Выяснилось, что практически всегда среди предков магглорожденных волшебников есть сквибы. Или, к примеру, сироты, чьи родители неизвестны… И с их стороны возникают и передаются по наследству способности колдовать. Магия не возникает спонтанно. И она пытается доказать каждый такой случай.
— Много же работы вы ей задали. Сколько таких волшебников в Англии?
— Разумеется, она работает не одна.
— Интересно, что насчёт самой Гермионы?
— Попробуй спросить у нее при случае. Если она расскажет.
Оба посидели друг напротив друга молча; Гарри успел с непривычки так вымотаться после матча, что уже дремал; в то же время ему хотелось спросить у Волдеморта, раз уж тот настроен поговорить, что-нибудь ещё, но мысль уже ускользнула и не поддавалась. Потом снова блеснула в засыпающем сознании — но всего на миг. Он поднял голову и опасливо глянул на Волдеморта. “Что ж, если он вспылит и убьёт меня, туда и дорога”, — пронеслось в уме.
— Не могу понять, отчего вы взяли верх. Как Министерство смирилось с вашими преступлениями? Только потому, что вы теперь сильнейший и держите их в страхе?
Но гнева не было, и напротив, ответ прозвучал на редкость спокойно.
— Только потому, что я сильнейший и единственный, кто способен на себя взять бремя власти. Ты же понимаешь, что министр — фигура скорее представительская. Им мог бы стать и Люциус Малфой, если бы не хотел испортить репутацию.
— Ах, понимаю, — пробормотал Гарри. — Не хочет ответственности и боится, что на него полетят все шишки, связанные с народным недовольством, с бюрократией, с несправедливостью, с плохой работой властей?
Волдеморт размеренно кивнул. На лице у него играла удовлетворенная улыбка. Гарри ощутил ответную потребность ответить чем-то: он почти любил это страшное змеиное лицо и тот ужас, что тёмный лорд внушал остальным, на него не действовал, что было приятно. “Отчего он не вернёт себе прежний облик? От кого я слышал, что он был когда-то весьма красив? Я видел воспоминания в омуте памяти? Нет, спрашивать не буду. Может быть, он не может или не хочет…” — и на этом поток его мыслей прервался, а сам он, закрыв глаза, накрепко уснул. Волдеморт укрыл его получше, сам сел за бумаги, долго в них разбираясь и выписывая чьи-то имена с небольшими пометками.
Гарри проснулся рано, но Волдеморта нигде не было, включая большой зал. Гермиона с Роном спрашивали, где он сам провел ночь, Гарри отнекивался, пока в голову не пришел ответный вопрос:
— Расскажи о твоих расследованиях.
— Гарри! Я не могу. Подписка о неразглашении личных сведений.
— Тогда расскажи о себе. Уж это-то Волдеморт наверняка поручил тебе проверить в первую очередь.
— Откуда ты… Он рассказал?
— Несложно догадаться. Давай, поведай нам, тут-то ты ничем не рискуешь.
Гермиона принялась взахлёб рассказывать о том, что близка к прорыву: ей хватало знаний по генетике и наследованию определенных признаков, но не хватало лабораторных подтверждений; что до нее самой, то, по ее словам, магические способности достались ей от матери, отца которой в детстве усыновила другая семья, не знавшая о нем ничего, кроме места рождения — и, как она выяснила, совсем неподалеку оттуда была деревенька, где издавна обитали волшебники, которые и могли отдать младенца в обычный маггловской приют.
— Лучше скажи, что насчёт тебя самого, — пробурчал Рон. Он сам был в восторге от возможности посмотреть на работу мракоборцев изнутри, но Волдеморт ничуть не перестал быть для него врагом. — Это правда, что ты хочешь служить ему?
— Он сильный маг, — начал Гарри осторожно.
— И поэтому он хочет, чтобы ты был слабым.
— Тогда бы он закрыл меня в чулане под лестницей, как Дурсли, и уж точно препятствовал бы моим попыткам изучить боевую магию и темные искусства!
— Он хочет переманить тебя к себе, на темную сторону, и все.
— Ты не совсем прав, — вмешалась неожиданно Гермиона. — Сейчас ведётся большое число судебных разбирательств против его бывших сторонников, кто был замешан в убийствах.
— А сам он хочет остаться чистым. Ясно.
— Он, по крайней мере, меняет законы на те, что приняты в интересах защиты волшебников, а не магглов. Чтобы не возникало таких случаев, как с Арианой Дамблдор.
Спор продолжался долго, пока не пришла пора разбегаться на разные занятия.
Гарри вникал в материал и одновременно думал, насколько он отдалился от друзей. Наверное, это было взросление — но каким одиноким он себя ощущал. Однако всё увеличивающееся расстояние между ними он вовсе не ощущал как трагическое: они были разными, а отношения оставались хорошими. На это накладывалась ещё и странная нелюдимость, приобретенная, наверное, после того летнего случая. Большую часть времени он теперь предпочитал проводить в одиночестве, наедине с книгами. В качестве отдушины оставался Аврорат и Отдел Тайн в Министерстве, но там большая часть магов была для него теми же наставниками, и об более тесных отношениях речь не шла. Иногда ему казалось, что для поддержания дружбы нужно было нечто большое. Нечто, что он утратил тогда, тем летом, когда потерял разом и невинность, и всякую веру в разумность большинства людей. Слишком многое тогда перевернулось у него внутри. Гарри спрашивал себя, что же ушло, и едва ли мог найти ответ: наверное, телесная открытость, приветливость, готовность обняться, место которых теперь заняла зажатость и стеснение, которые он маскировал подчеркнутой холодностью. Герми — и та шипела, что он стал похож на Драко Малфоя по манерам. Но Гарри с собой ничего поделать не мог. В конце концов даже Волдеморту начинало казаться, что что-то с его воспитанником не так. Он часто старался оценить его критически: при всех способностях и задатках сильного мага, он с трудом подавлял всплески агрессии. Часто она сменялась апатией. И если ярость можно было выплеснуть во время учебных боев и дуэлей, то последнюю… Он сравнивал его с собой и обнаруживал, что у юного Тома Реддла было больше друзей и приближенных, а Гарри словно никто и не был нужен, кроме тех, у кого он учился. Может быть, это было хорошо для него, но настораживало. Потом Волдеморт спрашивал себя, является ли это признаком стагнации в его развитии или вовсе движения вспять но на это не походило. За прошедший год он вытянулся и немного подрос, но подростковая нескладность, правда, компенсировалась осторожностью, которая пробудилась в нём недавно; да и знаний явно приобрел куда больше, чем имел год назад.