Мне действительно дали возможность сдать экзамены за 7-й семестр. Последний, геодезию, я сдавал самому генералу, но после этого меня исключили из комсомола. Правда, лишь со второй попытки. На комсомольском собрании за меня заступились бывшие суворовцы, и курс проголосовал против исключения. Поэтому из рядов ВЛКСМ меня «удалила» партийная комиссия. Предлагалась формулировка: «за хранение и распространение антисоветской листовки». Однако единственный майор, находившийся среди офицеров с большими звездами, возразил: «Зачем портить парню жизнь?». И причиной определили: «по низким политическим качествам»; позже эта же запись оказалась и в академической карте. Но я благодарен всем людям, которые в эти сложные дни поддержали меня. Причем за мной не было никакой вины, кроме личных убеждений и попытки скрыть имя автора письма, но, по сути всего случившегося, я оказался «жертвой» политических репрессий. И не один — Николая исключили с 3-го курса Ленинградского мореходного училища дальнего плавания, а некоторых товарищей по школе, проходивших срочную службу, перевели в другие части. Правда, сам автор письма продолжил учебу на журфаке и позже стал профессором.
Мы не были «изменниками Родины», как люди, впоследствии разрушившие нашу страну, наоборот, мы были патриотами. Но мы представляли для власти опасность, поэтому нас репрессировали закономерно. К слову сказать, спустя несколько лет, 9 ноября 1975 года, капитан 3 ранга Валерий Саблин, желавший выступить по Центральному телевидению с обращением к Брежневу, поднял восстание на противолодочном крейсере «Сторожевой». В докладе комиссии по расследованию указывалось, что Саблин, собрав офицеров и мичманов в «кают-компании, изложил вынашиваемые с 1963 года мысли об имеющихся, по его мнению, нарушениях законности и справедливости в советском обществе. При этом он демагогически использовал общеизвестные недостатки, о которых сообщается в советской печати (отдельные факты злоупотреблений в торговле, нехватка некоторых товаров, нарушения правил приема в вузы, случаи очковтирательства и приписок, бюрократизма и использования служебного положения в личных целях и др.). Саблин преподносил все это как проявление отхода партии и правительства от ленинских положений в строительстве социализма…».
Обращу внимание, что в докладе фактически говорится то же, что сказал и мой генерал: «Не надо обобщать недостатки». И, рассуждая гипотетически, если бы я с баллистической ракетой, несущей ядерный боезаряд, присоединился к подобному «восстанию», то, возможно, нас бы и «выслушали». Конечно, такое желание было наивным, но если бы к нашей максималистской точке зрения прислушались, то сохранился бы как держава и Советский Союз.
В «ссылку» — дослуживать — меня направили в Чебаркуль. Прибыв 6 марта 1969 года в штаб дивизии, я получил направление в танковый полк, где ждали «дембеля» солдаты, участвовавшие в походе на «пражскую революцию». Нас демобилизовали в последний день июня. Я носил военную форму четыре года, и теперь мне предстояло начать совершенно новую жизнь. Однако мои попытки перевестись на какой-либо факультет свердловских вузов оказались безуспешными. В деканатах меня встречали доброжелательно, но, увидев запись «в академической справке», сразу отказывали. Фактически она стала «волчьим билетом». Только через год я продолжил учебу в Тюменском индустриальном институте и, завершив еще три курса, в 1973 году получил диплом инженера-механика.
Жизнь вошла в свою колею. Еще до этого меня вновь приняли в комсомол; правда, с перевесом в один голос, но затем я четыре года был членом этого же бюро горкома ВЛКСМ. С 1974 года я работал начальником различных цехов, затем главным инженером предприятия в Ирбите, а в 1979 году министерство Туркмении предложило мне должность главного инженера комбината в Ашхабаде. В кругу моих знакомых туркменов оказались работники киностудии, писатели и поэты, и я даже перевел стихи одного из них. Меня приглашали на телевидение, а в «угаре» перестройки даже предложили выступить с лекцией о Сталине перед офицерами Министерства внутренних дел. В 1993 году я ездил на учебу в Америку, а по возвращении смотрел по телевизору, как Ельцин и его камарилья расстреливали в Москве Верховный Совет.
Еще одной подлостью кумира москвичей стало то, что меня и еще 60 миллионов соотечественников лишили гражданства — фактически репрессировали. И в 1995 году растерянное русскоговорящее население Туркмении стало организовывать очереди, чтобы получить штамп с белогвардейским орлом в паспорте. Эта процедура стоила 100 манат, но они не могли выехать в Россию, поскольку там для них не было жилья. Я «купил Родину» последним из ашхабадцев, когда цена поднялась до 1000 — и очереди не стало. По возвращении в Ирбит я работал заместителем директора по перспективному развитию производства и в период переизбрания Ельцина на второй срок помогал в агитационной кампании коммунистам, размножая их листовки. Одну из них — сатирическую поэму — даже написал сам. Она начиналась строфой: «На Урале жил Борис, там без всяких правил он в кругу больших подлиз лишь обкомом правил, а в Москве сидел другой проходимец — Миша. Миша правил всей страной, и зарплата выше». Моя агитка пользовалась популярностью, но ирбитчане все-таки проголосовали за Ельцина.