В это время на станции Луга одновременно остановились два литерных поезда — один, на котором выехал из столицы царь, выбравший такой путь в Либаву, и второй, на котором в Германскую Империю возвращался российский посол. Из одного состава в другой перешло, стараясь остаться незамеченными, несколько человек. И поезда, погудев на прощание, один за другим покинули станцию.
Тем временем день в столице империи понемногу сменился сумерками. Камеры заключенных, ждущих ответа на апелляции, одну за другой посетила внушительная делегация из коменданта крепости, начальника тюрьмы и нескольких судейских чинов.
Выслушав принесенные ими известия, Сергей Юльевич Витте побледнел и произнес слегка дрожащим голосом по-французски: — C'est trop — осознанно или невольно повторив слова декабриста Пестеля в такой же ситуации. После чего шагнул в сторону и уселся на койку, не сумев устоять на трясущихся ногах.
Бывший адмирал Верховский выслушал приговор спокойно, только дергающийся правый глаз выдавал его волнение. Другой бывший адмирал, Чихачев, оказался менее стойким и неожиданно расплакался, повторяя негромко: «Служил верой и правдой. Верой и правдой, Господи…». Сотрудник же Витте Николай Гурьев вообще упал в обморок, и к нему пришлось срочно вызвать врача.
Сумерки сменились полной темнотой. Казалось, тучи заволокли небо, чтобы скрыть от него творящийся на земле ужас…
Приговоренных, переодетых в длинные белые балахоны, вывели из тюрьмы и, в сопровождении десятка жандармов повели к кронверку. На всем пути следования процессии, спиной к ней, словно выражая этим презрение идущим, стояли безоружные солдаты Преображенского полка в шинелях. Процессия двигалась неторопливо, причем приговоренные сами шли медленно, как бы стремясь оттянуть неизбежный итог. По дороге преступники могли поговорить друг с другом, но почти все они молчали, только Чихачев негромко молился вслух
Наконец они оказались внутри кронверка. При виде виселицы плохо стало не только Гурьеву, но и всем его трем спутникам. Впрочем, если бывалые моряки устояли на ногах, то Гурьева и Витте пришлось поддерживать сопровождающим жандармам на все время, пока один из секретарей суда громко вслух зачитывал приговор. Наконец, это действо закончилось, на головы приговоренных накинули мешки и, придерживая под руки, завели на эшафот. Откуда-то сбоку на эшафот проскользнул палач, словно сошедший со средневековых картин, даже в колпаке с прорезями для глаз на голове. Жандармы поддерживали совсем не стоящего на ногах Гурьева, а палач накинул каждому из осужденных петлю на шею, поверх колпака. Осмотревшись, поправил ее на Витте и отошел к рычагу, установленному на эшафоте чуть в стороне. Жандармы, повинуясь взмаху руки распорядителя, отпустили Гурьева и в то же мгновение палач дернул рычаг. Тела казненных повисли, дернувшись, в открывшихся под ними ямах. Несколько мгновений они висели, раскачиваясь. В это время кому-то из присутствующих при казни официальных лиц стало плохо. Один из врачей отвлекся, приводя его в сознание. Тем временем остальные врачи поднялись на эшафот, на котором были уложены снятые палачом с веревки тела казненных и, осмотрев их, констатировали смерть[4]. Трупы, не снимая колпаков, специально выделенные служители унесли с эшафота и сложили на телегу, которая сразу же покинула территорию крепости…
Германская Империя, Берлин, февраль 1902 г.
Берлин, столица молодой, появившейся всего тридцать лет назад империи, выглядел, особенно с точки зрения его русских гостей, весьма провинциально, чем-то напоминая Москву. Нет, конечно никуда не исчезли с улиц толпы людей, как и новинки прогресса в виде электрических трамваев. Как не исчезли с его улиц и прекрасные памятники архитектуры, как, например, Оперный театр на Унтер-ден-Линден, здание Рейхстага или Королевской библиотеки. Но не они определяли внешний вид города, которому не хватало чего-то, что носилось в воздухе и проглядывало в облике великих столиц, вроде Лондона, Парижа, Вены или Санкт-Петербурга. Берлин представал перед гостями в основном городом десятков заводов и домов — «заводских казарм». Кайзер Германского Рейха и король Пруссии Вильгельм Второй хотел, чтобы Берлин был признан «самым прекрасным городом в мире», для чего он должен был стать городом памятников, проспектов, величественных зданий и фонтанов. Но пока, как он сам признавал: «В Берлине нет ничего, что могло бы привлечь иностранца, за исключением нескольких музеев, замков и солдат». Возможно, с целью увеличить число привлекательных для любопытных путешественников объектов, он и затеял строительство монументального Берлинского кафедрального собора. Мимо этой стройки проехала карета с русским послом и его спутниками, направляясь к Городскому дворцу, на прием к императору Вильгельму II.