В дверь, постучавшись, вошла камер-юнгфера.
— Государыня, к Вам — герцогиня Лейхтенбергская!
— Пусть войдет! — приказала Александра, подумав — «Это знак провидения! Сейчас я уговорю ее прислать мне милейшего Филиппа, а уж он-то найдет ответы на мучающие меня вопросы».
Китай, Ляодунский полуостров, Порт-Артур, май 1902 г.
Ясное весеннее утро неторопливо переходило в день. Солнце, поднимаясь над Порт-Артуром, все сильнее освещало город и окружающие его серые скалистые горы.
В порту и городе, несмотря на раннее время царило необычайное оживление. Впрочем, необычайным оно показалось бы какому-нибудь постороннему наблюдателю. Местные же жители, во-первых, за год уже привыкли к оживлению, царившему в городе и окрестностях после прибывшего сюда, в отдаленные от материковой России городки целого десанта государственных контролеров и жандармов. Во-вторых, сегодняшнее событие было настолько нерядовым, что практически весь город, а не только работники, военные инженеры и армейцы, поднялся с первыми петухами. Сегодня в город, задуманный и основанный как одна из главных баз флота, наконец-то возвращалась из Владивостока Тихоокеанская эскадра. Возвращалась, чтобы остаться здесь, как в главной базе новообразованного Тихоокеанского флота, включающего ныне Тихоокеанскую эскадру, Сибирскую флотилию и Крейсерский отряд. Последние два соединения продолжали базироваться на Владивосток, но подчиняться теперь должны были командованию флота, расположенному в Порт-Артуре.
Потому и спешили сейчас нарядно одетые горожане и даже вездесущие китайцы, японцы и корейцы к порту, в который вскоре должны были войти корабли.
Порт-Артур с моря казался очень негостеприимным и суровым. Взгляду с борта подходящего к городу корабля сначала открывался длинный горный хребет, круто обрывающийся в море. От огромных угрюмых желто-серых скал и ущелий, голых, лишенных даже зарослей кустарника, не говоря уже о деревьях, веяло тоской и холодом. Только поблескивающие на солнце стволы орудий несколько оживляли вид плоских вершин этих гор. Справа от прохода во внутреннюю гавань на отколовшемся от основного массива и остановившемся при падении в море скалистом утесе располагалась батарея, так и называвшаяся «Электрический утес», вооруженная мощными одиннадцатидюймовыми пушками (доставка которых из Либавы и установка на батареи потребовали немалых усилий). Оснащенная собственной электростанцией, питающей установленные электрические прожектора, что и послужило основанием для ее названия. Конечно, сейчас, в свете нарождающегося дня прожекторов видно не было, но стволы орудий, пусть укрытых за брустверами, ярко сияли под солнечными лучами.
— Видны как специально — для облегчения пристрелки, — проворчал, опуская бинокль, младший артиллерийский офицер «Ретвизана» Кетлинский.
— Нет смысла возмущаться, Казимир Филиппович, — ответил ему командир броненосца, капитан первого ранга Щенснович. — Нельсон утверждал, что пушка на берегу равна десяти на борту корабля. И видны они стали только сейчас. Когда мы почитай вплотную к берегу подошли. Я думаю, пока вы будете подходить и пристреливаться, вас изобьют настолько, что не до боя будет…
— Позвольте не согласиться, Эдуард Николаевич, — Кетлинский не удержался от спора, — эти слова были сказаны в эпоху, когда самым сильным оружием деревянного корабля были гладкоствольные орудия. В нашу эпоху, при наличии брони и мощных фугасных, а также осколочных и шрапнельных снарядов, это утверждение не совсем верно. Напомню, что под Кинбурном бронированные корабли спокойно бомбили город, несмотря на ответный огонь. Ныне же даже наш корабль сможет обстрелять вот такую хорошо видимую цель, держась на расстоянии, уменьшающем действенность ответного огня. Оттуда, например, — он указал на следующий за ними в кильватер «Севастополь».