— Так, значит, ты оклеветала меня, опорочила в глазах Мирабели моё честное имя. Если бы ты была мужчиной, Элеонора, я вызвал бы тебя на дуэль и убил бы безо всякого сожаления. — С этими словами граф поднялся и, не попрощавшись, вышел из комнаты.
XVIII Старая ворожея
Страшные в своей разрушительной силе, самые горькие чувства распирали грудь Остина Трампла. Ему казалось, что он задыхается в паутине лжи и предательства. Страх потерять возлюбленную, уже единожды пережитый молодым человеком, сейчас ощущался им вдвойне болезненно. Страх быть отвергнутым той, без кого не мыслил он уже своей жизни, способен был свести с ума. Гнев и боль привели душу его в невероятное смятение. Что мог сделать он? Что предпринять? Как бороться с той бурей эмоций, что захлестнула всё его существо?
Ведомый чем-то помимо разума, не совсем понимая, что делает, граф оседлал своего коня, вывел его из стойла и помчался, не разбирая дороги, прочь от приюта, прочь от заходящего солнца, прочь от людей… Встречный ветер трепал полы его сюртука, выбивал слёзы из его глаз. Боль, душившая его, заполнявшая его сердце, исторглась из горла графа вместе с криком. Что же кричал он, один, затерявшийся в вересковых пустошах? Чьё имя жгло огнём его разум?
«Мирабель! Мирабель!!!» — сквозь слёзы и ветер взывал он.
Нет, чуда не произошло. Никакой волшебный ветер и никакое чудесное эхо не донесли этот крик до стен, за которыми была сокрыта от графа его возлюбленная. Быть может, чуда не произошло потому, что никто и не ждал его? Одурманенная вероломными словами госпожи Девернье и лекарствами доктора Деркера, Мирабель не могла услышать графа: их мысли не звучали в унисон, их сердца не бились в едином ритме, а душа юной воспитанницы приюта не стремилась к единению с его душой. Остин кричал в пустоту.
* * *
Несколько часов бешеной скачки немного остудили графа. Он вернулся к действительности и понял, что едва не загнал своего вороного. Остановившись, Трампл спрыгнул на землю, обтёр пену со взмыленных боков коня и повёл его в поводу. Местность, в которой он оказался, была графу незнакома. Окидывая взглядом непривычные очертания холмов, Остин понял, что заблудился. Повернувшись лицом к заходящему солнцу, он медленно побрёл вперёд, стараясь обнаружить признаки человеческого жилья.
Солнце уже скрылось, давая знать о себе лишь лиловым сиянием на крае небосклона, когда далеко впереди, наконец, показалась небольшая деревушка. Ещё час ходьбы — и граф оказался на её окраине. Почти во всех домах уже спали, и лишь в одном окошке мерцал неясный свет. Приблизившись, Остин рассмотрел ветхую от древности лачугу — ибо домом назвать это строение было невозможно.
Привязав вороного, Трампл постучался у дверей. Двери отворились сами — от прикосновения руки графа. «Входите, Ваша светлость», — услышал он дребезжащий старческий голос. В горнице, чистой и благоухающей ароматами сушёных трав, его встретила такая же древняя, как и её домишко, старуха.
— Откуда Вы знаете, кто я? — ступая через порог, спросил удивлённый Остин.
— Есть вопросы, молодой человек, — проскрипела старуха, — ответы на которые лучше никогда не узнать. Сегодня ты уже убедился в этом. Вон там, в углу, ведро с родниковой водой. Ты можешь умыться и напоить своего коня. А я пока состряпаю ужин своему знатному гостю.
— Не знаю, кто Вы, добрая женщина, но всё равно благодарю Вас.
— Погоди благодарить, сынок. Я ворожея. Но местный люд кличет меня ведьмой. Я знаю, что ты заблудился, и дам тебе приют на ночь. Иди же, и напои бедное животное.
Остин, набрав воды, вышел во двор. Пока он умывался и рассёдлывал вороного, старуха приготовила ужин.
— Садись, отужинай, твоё сиятельство. Не бойся, я-то не отравлю. Не по мне это — жизни губить, хоть звериные, хоть человеческие. То, что случилось с тобой сегодня — это ещё не беда. Помиришься ты со своей возлюбленной, завоюешь её сердце, как же иначе? — тут старая ведьма рассмеялась хриплым каркающим смехом. — Что ж ты думаешь, не вижу, что ли? Ты мужчина знатный и благородный, сердце у тебя чистое и мысли светлые. Ты уж, было, совсем очаровал свою голубку, да вмешалась другая женщина. Берегись её, граф! Много в ней зла, слишком много! И всё кругом она этим злом отравляет. Любимая твоя простит тебя — мягкая она и отходчивая. Только нависла над ней опасность, и от тебя, сынок, зависит: спасёшь ты её или нет.