В какой-то момент у меня не хватило духу продолжать показы «Рождения мертвых». Мы отменили выступления, хотя театр даже просил нас продлить сезон. Недобрая слава прорвала пузырь танцевального мира, и моей постановкой заинтересовались широкие круги. По меткому выражению Альмейды, всего за три дня мы сменили балетную публику на любителей рестлинга.
Я тяжело переживала все это. Заперлась дома и бесконечно обдумывала провал. В довершение неприятностей мне приходилось выслушивать возмущенные речи Клаудио о моей наготе. Его друзья ходили на наше выступление. «Они видели то, что должен видеть только я», — кипятился он. Я была так подавлена, что у меня не хватало сил бороться с его мачизмом, его собственничеством, его уязвленным эго или чем там еще. Я подумывала бросить танцы навсегда. Начинала подозревать, что у меня нет вкуса, я не способна породить идею, я профнепригодна.
Труппе тоже приходилось нелегко. Бешеный энтузиазм времен премьеры сменился пессимизмом. Но никакой разобщенности между нами не было. «Теперь мы знаем, как не надо», — сказала Валерия, одна из моих балерин. Вот что больнее всего: вырвать из себя с корнем стремление к эксперименту. Я откатилась назад, в зону комфорта, к академической пресной хореографии, которая вызывала восторги критиков, но оставляла равнодушными всех остальных.
С Клаудио я договорилась больше на сцене не раздеваться. Столько изнурительных ссор — и все ради чего? «Огромное красное пятно на профессиональной репутации Марины Лонхинес», — написал один критик. Отношения некоторое время шли ни шатко ни валко, но мало-помалу радость вернулась в наш брак. Мы снова с удовольствием проводили время вместе, были рядом, ходили ужинать, в кино, занимались любовью по воскресеньям после обеда.
Мою утраченную веру в себя отчасти восстановил Люсьен, сам того не желая. На ужине, который давал Энрике Сьерра, главный редактор «Интриганте», самого крупного журнала о танцах в Латинской Америке, один подвыпивший тип, муж некой адвокатессы, завел речь о том, что Мексике, мол, не хватает таланта и дисциплины и мы обречены вечно оставаться посредственным четвертым дивизионом. «Здесь никто не старается, не хочет быть творцом мирового уровня, вроде Пикассо или Камю». Люсьен терпеливо выслушал эти инвективы, а потом спросил: «Вы играете или когда-то играли в футбол?» Тип горделиво выпрямился на стуле: «Конечно. Даже чуть не попал в основной состав, Пум“». Люсьен улыбнулся: «Ах, в основной. Усердно тренировались, наверное?» Футболист выпятил грудь: «Еще как!» Люсьен снова улыбнулся: «Так почему же вы не стали игроком уровня Зидана?» (В разговорах о футболе Люсьен всегда придерживался французской линии. Никакого Марадоны, Пеле, Месси или Криштиану Роналду.) Тип вскинул руки: «Ну куда уж мне!» Люсьен не отставал: «Но вы же усердно тренировались?» Тип неуверенно улыбнулся: «Не так-то это просто». Люсьен впился в него взглядом: «Значит, можно сказать, что у вас не получилось?» Тип кивнул. «Так вот в искусстве то же самое, друг мой. Делаем, что получается». Подвыпивший, кажется, удивился: «Значит, вы не то чтобы не хотите, просто у вас не получается». — «Вот именно, — сказал Люсьен, — в искусстве человек делает не то, что хочет, а то, что может».
Тем самым он слегка успокоил мой дух. В конце концов, в искусстве человек делает, что может. Только и всего.
Помню, как однажды ты пришел домой, сияя от радости. Обычно мы должны были в знак приветствия целовать твою руку, не поднимая глаз, но в тот день ты ласково потрепал нас по волосам, Потом повернулся к маме: «Беатрис, поприветствуй нового председателя Латиноамериканской ассоциации географических и исторических обществ». Ты добился едва ли не главной своей цели в мире белых, Сеферино. С высоты кафедры, которую давал тебе новый пост, ты мог призывать к пересмотру истории Латинской Америки. Чистокровный индеец, представитель древней расы, обладавший большими правами на эти земли, чем любой европейский эмигрант, готовился руководить конгрессами по истории, исследованиями, монографиями. Ты обошел кандидатов из Аргентины и Колумбии. За тебя проголосовало втрое больше людей, чем за них обоих, вместе взятых, похвастался ты. Твое упорство привело тебя на вожделенный престол. Теперь ты мог рассуждать перед учеными со всего света о необходимости защищать и распространять индейское травничество как эффективную традиционную медицину. Мог отстаивать права арауканских мапуче, чьи земли захватывали белые поселенцы. Бороться за сохранение индейских языков.