Мы надеялись, что это начало перемен, что ты теперь ослабишь хватку, станешь менее одержим дисциплиной, учебой, жесткими тренировками. Мы ошибались. В тот вечер ты в одиночку сел обмывать новую должность пульке. Ничего другого ты не пил. Виски, водка, вино, пиво — все это были вражьи зелья для порабощения угнетенных народов. А вот пульке — истинно наш напиток. Солнце, ветер, дождь годами сосредоточивались в сердцевине агавы и образовывали непорочный сок, который твои предки научились ферментировать и превращать в добрый нектар. «Пульке не туманит разум, не то что пойло колониалистов, — утверждал ты, — наоборот, высвечивает действительность, чтобы человек видел ее такой как есть, а не такой, какой его заставляют ее видеть». Поэтому ты накачивался пульке. Пускал слюни, сквернословил и угрюмо, исподлобья, как домашняя скотина, смотрел на нас.
Не знаю, от кого тебе достался такой вспыльчивый характер, если твой отец был сама приветливость, а твою мать все знали как добрейшую женщину. Твои братья и сестры тоже совсем на тебя не походили. Они никогда не мечтали уехать в город. Занимались огородами, разводили коз, по вечерам садились лущить кукурузу. В них не бушевала эта воля отвоевать гордость расы. Ты считал их тряпками, их бездействие — позором.
Я восхищался твоей закалкой и твоими достижениями. Да и как иначе? Ты был воплощенной силой воли. Когда ты перебрался с гор в Пуэблу учиться в педагогическом училище, то продавал сладости водителям, выстроившимся в очередь перед будками оплаты за проезд по автомагистрали Мехико — Пуэбла. Ты работал не покладая рук, пока не накопил достаточно, чтобы снять комнатушку в центре и купить новую одежду. Для тебя это было важно: не носить рубашек, у которых воротничок не гнулся от въевшегося землистого пота, и грубых, пропахших навозом штанов. Для приближения к цели ты использовал силу символов, а что может быть символичнее одежды?
С самого начала ты заботился о том, чтобы отличаться от одноклассников, в основном таких же индейцев-крестьян, как ты сам. Они не задумывались о внешнем виде. На занятия ходили в том же, в чем работали в поле. На классной фотографии ты один в костюме и галстуке, остальные — со взъерошенными волосами, в драных сандалиях, дырявых штанах, грязных рубашках.
Я знаю, как ты страстно желал откреститься от них. Твои однокашники возвращались в нищие деревни учить нищих детей, а ты общался с политиками и интеллектуалами. Всего за пятнадцать лет прошел путь от учителя начальной школы до замминистра образования. Это достойно восхищения, учитывая не только твое скромное происхождение, но и возраст. В тридцать четыре ты уже был в высших эшелонах власти. И, оказавшись там, словно переродился и стал провокатором, говорящим от лица матери-земли и ее попранных сынов. Разжигал ожесточенные дискуссии, жестко отвечал оппонентам, разносил их доводы в пух и прах. На трибуне ты был просто страшен.
Даже злейшие противники признавали твой выдающийся интеллект. Бессонные ночи, когда ты читал греческих классиков, штудировал немецких философов, анализировал историю коренных народов, наконец-то давали плоды. Тебя невозможно было победить в споре. «Наседай на противника, — советовал ты каждому из нас, — не оставляй ему выхода. Отрезай все пути.
И всегда будь физически готов — вдруг придется применить насилие. Иногда один хороший удар работает лучше тысячи аргументов». Мышцы — мозг. Моя сестра получала тот же урок. Ты хотел, чтобы она была сильной, образованной, умной. Не такой, как наша функционально неграмотная мать. Ты, фанатик образования, женился на женщине, которая с трудом окончила среднюю школу. Вот ей ты не давал развиваться. Пусть и дальше читает свои женские журналы. Но на этом все. Ты даже такую незатейливую отраду, как телевизор, ей запретил. В твоем храме знания не было места зомбоящику.
Ты постоянно бахвалился тем, что дал нам свободу, позволял нам ходить, куда захотим. Знал, что нет необходимости держать нас на поводке с тех пор, как ты посеял в нас зерна страха. И этот страх, словно внутренний ошейник, никогда не переставал давить на нас.
Хосе Куаутемок посадил пацана на капот своей машины и привязал за здоровую ногу, чтобы не сбежал. Дал белую рубашку — махать, пока они будут ездить по горам и искать Машину. Сначала они двинулись в сторону холма, на котором больше всего стреляли. Мелкий время от времени вроде отключался и сползал мордой в землю, но потом приходил в себя и опять устраивался на капоте. Хосе Куаутемок, опустив стекло, спрашивал, куда ехать, и пацан давал указания.