Машина его понял. «Есть люди, которые терпят, а есть, которые нет. Ты вот не терпишь, и менять тебя все равно без толку».
Машина нашел ему работу: камни возить в строительную фирму. «Собственный бизнес, кореш. Твой, больше ничей. Едешь к речке, набираешь там булыжника сколько хочешь и толкаешь этим бродерам. Джаст ду ит». Ну он и сделал.
По утрам Хосе Куаутемок доезжал до ранчо Санта-Крус, принадлежавшего доктору Умберто Энрикесу, открывал ворота, по грунтовке вел машину до реки, там, если хотел, собирал камни, а если нет — плавал, рыбачил, дремал или читал. Дело хорошее: он, можно сказать, пристрастился читать в тишине, под сенью дубов, на бережку. Потом ехал в Морелос, и там один чел по прозвищу Ошметок Медина платил по семь песо за кило камня. Жил в комнате за магазинчиком сети «Оксо» на шоссе Санта-Эулалия. Комнату нашел ему Машина. Если Хосе Куаутемок был в настроении — работал, а нет — так нет. Не жизнь, а сказка.
Машина подживал со своей пухленькой чабби-ямми, влюблен был по уши. Боссы временно его отстранили, как и прочих киллеров. Времена были неспокойные, кругом военные, даже морпехов нагнали. Лучше не привлекать внимания. Ничего, все наладится. Как только где-то еще запахнет жареным, солдат с морпехами туда перебросят. Поэтому боссы посылали шестерок, которых не жалко, мутить воду во владениях конкурирующего картеля: «Замочите пару телок или политика какого третьесортного, в общем, не стесняйтесь, устройте там». И молокососы, еще вчера работавшие на мойках и парковках, отправлялись гасить население направо и налево. Женщин насиловали и расчленяли, мужчинам отрубали головы, а трупы подвешивали на мостах, несговорчивых членов муниципалитета чикали посреди улицы. Поднимался кипиш, боссы другого картеля приказывали разобраться с гребаными нарушителями спокойствия, вот вам и массовые убийства. Федеральное правительство направляло в зону заварухи вооруженные силы, освобождая от последних «наш факин грейт Акунья-сити». Но пока схема поджога соломы в чужом дворе не начала работать, Машину отправили обратно в автосервис. Он здорово разбирался в движках, чинил трансмиссии, тормоза, гидроусилители. Внедорожникам боссов, сплошным «субурбанам» и «эскаладам», полагалось быть всегда в порядке, так что Машина с его золотыми руками очень пригодился. В свое время вернется на работу, будет мозги прочищать владельцам местных баров, если отстегивать не захотят. Успеется.
Возвращался Хосе Куаутемок поздно, готовить не успевал и договорился с корешем: он ему платит, а Эсмеральда стряпает. Контейнеры она оставляла под дверью. Бдительный Машина следил, чтобы она не относила обеды, когда Хосе Куаутемок дома. «Факин девил только и ждет, как бы что учинить», — говорил он. Зачем ему двойная утрата? И бабу потеряет, и друга. Лучше держать их порознь. Хосе Куаутемок должен был ему звонить, как отъедет на ранчо. Тогда Машина давал Эсме-ральде отмашку: можно нести.
Хосе Куаутемок и в мыслях не имел мутить с женой кореша. Оно ему надо? В Акунье ему нравилось. Бабы красивые, бары дешевые, много мест, где вкусно кормят, народ вежливый, гостеприимный. Только вот жара летом адская. Бля. Сорок пять, сука, градусов в тени. А где жара, там и комарье. Весь исчешешься. Руки волдырями покрываются, пухнут, зудят нещадно, ничего не помогает. Сначала он для отпугивания комаров курил сигары. Где-то читал, что Фидель Кастро и Че Гевара потому и пристрастились к сигарам, что в Сьерра-Маэстре ими спасались от кровососов. Но в знойный день на реке Сан-Антонио табачный дым — как слону дробина. Там от комаров все черным-черно. Хосе Куаутемок с ног до головы обливался репеллентом, надевал шапку, перчатки, на шею платок. Но сучьи комары прокусывали даже джинсовую ткань. Потом не стало житья от клещей, которые впивались в любую часть тела. В ноги, в руки, в ляжки, в затылок. Однажды он так утомился, таская камни, что уснул под открытым небом. Проснулся весь в красной корке. Тысячи клещей проникли в самые невообразимые места: в десны, в язык, в ноздри, в анус, в веки, под мышки, под мошонку. Ошалев от чесотки, он вытащил нож и начал соскребать с себя слой клещей. И зря. Крошечные клешни, которыми цеплялись паразиты, остались в коже, и воспаление не заставило себя ждать. По всему телу вскочили гнойники, начался безудержный понос, температура подскочила так, что на Хосе Куаутемоке тортильи можно было печь.
После двадцати непринятых вызовов Машина отправился к нему домой. Хосе Куаутемок лежал на полу, трясся и бредил. «Прям как жаба, раздулся, как жаба, и глаза жабьи, и шкура жабья, и урчал, как жаба», — сказал Машина своему начальству, к которому, за неимением лучшего решения, и привез Хосе Куаутемока. Сам главный положил его в больницу и оплатил счет. Иначе можно было бы уже в очередь на кремацию записываться. «Биг мистэйк» — так отозвался Машина о беспечности друга: тот, кто засыпает на улице, отдает себя на растерзание клещам и комарам. Вторая биг мистэйк — не обратиться за помощью, а температурить и дристать до обезвоживания у себя в каморке. Третья биг мистэйк — задолжать самому главному боссу за больницу. Сто тридцать семь тысяч пятьсот двадцать четыре монеты выложил капо за то, чтобы спасти кореша своего киллера. Сто тридцать семь тысяч пятьсот двадцать четыре монеты Хосе Куаутемоку придется выложить своему благодетелю. Придя в сознание на десятый день реанимации, Хосе Куаутемок обозлился на Машину. «Теперь я в долгу у гребаного наркобарона», — сказал он. Причем навечно, даже если полностью рассчитается. Он теперь жизнью обязан, а за это нарко берут пожизненные проценты. Биг мистэйк, только на Машину нечего катить. Если б не Машина, лежать бы ему сейчас в гробу. Лучше быть живым с долгами, чем покойником с чистой совестью. Как же, нах, теперь избавиться от нарко? Ну ничего, что-нибудь придумает. Обязательно придумает.