— Спасибо, Эрнест Эдуардович, — вежливо проговорил я. — Ухожу-ухожу. Всего хорошего.
Про себя я решил задержаться на территории клиники, не докладывая об этом главврачу. По-моему, он и так человек нервный. Зачем ему лишний повод для беспокойства?
51. МАКС ЛАПТЕВ (продолжение)
Обратно меня вез электрокар с тем же могучим санитаром, восседавшим за рулем. Толщина загривка рулевого меня несколько тревожила, но я надеялся управиться. Тут самое важное — выбрать правильный момент. Секунда в секунду. Стоило нашему экипажу приблизиться к беседке, как я ткнул пальцем в сторону клумбы слева и удивленно воскликнул:
— Ой, что это у вас?
— Где? — купился санитар, доверчиво подставляя мне загривок.
Существуют тридцать два испытанных способа надолго отключить противника голыми руками. По крайней мере, двенадцать из них наносят минимальный ущерб здоровью. Восемь из этих двенадцати имеют прямое касательство к шее человека.
В то мгновение, когда рулевой повернул свою крупную голову, я обхватил ее в замок и, не давая опомниться, нажал на две точки. Одну — сантиметров на пять ниже левого уха, а другую — между третьим и четвертым шейными позвонками.
Все произошло беззвучно. Санитар дернулся и обмяк, выпустив руль. Благодаря черепашьей скорости электрокара я легко перехватил управление и остановил повозку под сенью каштана. Даже если Эрнест Эдуардович вздумает проследить в окно за моим отбытием, он все равно ничего сверху не разглядит. Помешают крона дерева и купол беседки.
По-воровски озираясь, я выволок свою жертву из электрокара и перетащил рулевого в прохладный оазис беседки. Лучшие дизайнеры «Моспроекта» недаром ели свой хлеб с маслом: под каждую из двух деревянных лавок, прибитых внутри, можно запихнуть не то что человека — коня со святым Георгием в придачу. И еще места хватит для змея.
Прежде чем упрятать тело жирное в беседке, стоило прихватить с собой его халатик от кутюр. Санитар перебьется, а мне — какая-никакая маскировка. У нас в любой клинике белый халат вкупе с невозмутимой мордой давно заменяют удостоверение личности. Проверено.
Я совершил акт мелкого мародерства, затолкал обворованного беднягу под лавку и уже в образе санитара вернулся за руль. Со стороны мои манипуляции остались незамеченными. Следовательно, рассудил я, ни покоя, ни безмятежности я еще не нарушил.
Беседа с главврачом, несмотря на ее краткость, была для меня полезной. Теперь я уже знал: где-то во втором больничном корпусе хранятся сведения о бывших пациентах заведения. Очень возможно, что есть там и данные Исаева — нашего трудноуловимого «Мстителя».
Под моим руководством электрическая повозка тихо обогнула клумбу с голландскими тюльпанами. Осторожно свернула по дорожке направо. Без шума остановилась у дверей корпуса с крупной бронзовой двойкой на фасаде. Похоже, здесь.
Вылезая из электрокара, я нащупал в боковом кармане джинсов универсальную отмычку. Эрнесту Эдуардовичу так нравятся зарубежные причиндалы, что дверные замки они наверняка тоже ставили импортные. Удовольствие одинаково дорогое и бесполезное. Наши замки еще, случается, взбрыкивают при грубом вторжении в их организм, а уж с привозным-то хламом у моей отмычки стопроцентная совместимость. Когда меня выпрут с Лубянки, поступлю в воры-домушники.
Насчет финского паркета и облицовочных мрамора с лазуритом главврач не надул: все внутри так и было. Тяжелые баварские люстры вполсилы освещали просторную рекреацию, у стен которой выстроился ряд мягких плюшевых диванчиков. По левую руку уходил вдаль широкий коридор с множеством однотипных дверей без опознавательных знаков.
Наугад я повернул задвижку первой двери и вмиг догадался, что забрел не туда.
Посреди комнаты стояла длинная узкая кровать. По ней взад-вперед гулял одетый в розовую пижаму долговязый седой мальчик — лет пятидесяти, если хорошенько всмотреться. Очки без стекол и карандаш за ухом придавали ему вид глубокой философской скорби.
— Ужин? — капризно спросил он, заметив присутствие человека в белом халате. — А почему так рано?
— Нет, не ужин... — Я попятился прочь от пожилого мальчика.
Сквозь седой ежик его волос просвечивала багровая нитка свежего шва. В клинике Эрнеста Эдуардовича, видимо, лечили не одними только покоем и голландскими тюльпанами: шов означал трепанацию черепа. Как в страшном американском фильме с Джеком Николсоном.
— Стойте, не уходите! — велел мне горемыка, претерпевший лоботомию. — Ну-ка слушайте!
Он обхватил себя руками за плечи, запрокинул голову и с выражением провыл:
Обитатель комнаты умолк и выжидательно посмотрел на меня.
— Мне понравилось, — из предосторожности похвалил я. — Простите, я тут недавно работаю, немного заблудился... Где регистратура?
— Потом! — Седенький мальчик взмахом ладони отмел мой глупый вопрос. — Сперва скажите: очень похоже на Бродского?
— Очень, — проникновенно сказал я. — Так где регистра...
— Не-е-е-ет! — громким шепотом перебил меня этот несчастный, соскакивая с кровати. — Лучше! Лучше Бродского! Забирайте вашу Нобелевку обратно!
Выхватив из кармана пижамы увесистую пачку зеленых ассигнаций, он швырнул ее в меня. Я отпрянул обратно в коридор. Денежный ком вылетел из комнаты вслед за мною, чтобы там, в коридоре, рассыпаться на десятки бумажек. Дверь хлопнула, а зеленые банкноты остались лежать у моих ног.
Я поднял с паркета несколько штук.
Собственно, мог бы и не поднимать. Это были детские игрушечные доллары — с портретами Микки Мауса, Утенка Дональда и Крокодайла Гены вместо американских президентов...
Вторую дверь по коридору я уже приоткрывал с некоторой опаской. На мое счастье, крутолобый шибздик в расстегнутом френче поверх пижамной куртки не проявил ко мне враждебности. Он вообще не обратил на меня внимания. Сидя верхом на своей кровати, недомерок утыкался в толстую измусоленную тетрадь и бормотал:
— Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет... Кто к нам с кирпичом придет, от кирпича и погибнет... Кто к нам с пивом придет, от пива и погибнет... Господи, что за страна у нас такая? Что за непонятная такая страна?.. Кто с чем придет, от того и погибнет! Никого нормально в гости пригласить нельзя...
— Э-э... — начал я, удивленный загадочными извивами мысли крутолобого.
Шибздик во френче поднял крутой лоб от тетради.
— Ужин? Почему так поздно? — недовольно вымолвил он. И, листанув свою писанину, прочел: — Мы в очереди первыми стояли, а те, кто старше нас, уже едят.
— Еду скоро подвезут, — уверил я крутолобого. — Вот-вот. Военно-полевые кухни парят последнюю репку. — Я решил пренебречь объяснениями и сразу переходить к надежному методу пряника. — Тебе дадут две порции, если скажешь, где тут регистратура и архив.
— Две порции? — заколебался шибздик. Он опять пошелестел универсальной тетрадью, но никакого компромата на репку там не обнаружил. — Вершки не могут, корешки не хотят... — наконец, произнес он. Уже с явным сомнением в голосе.
— Три порции! — кинул я на весы еще одну пареную репу. Обещание я подкрепил тремя пальцами, выставленными веером.
Моя распальцовка убедила крутолобого психа. Сверившись со своей чудо-тетрадкой, он стал живо излагать мне маршрут. При этом он энергично загребал обеими руками, плескался в невидимой воде и именовал больничный коридор не иначе как «русским Нилом». Меня шибздик теперь принимал за какого-то Василия Васильевича, а в разговоре со мной был то дерзок до хамства, то подобострастен до неприличия.
Я все-таки доверился его маршруту — и зря!
Должно быть, незнакомый Вась-Вась однажды здорово насолил крутолобому. В порядке ответной мести шибздик удачно повторил опыт Ивана Сусанина, когда-то заманившего в костромские болота четырех польских танкистов и собаку. Следуя указаниям крутолобого саботажника, я вместо дверей регистратуры уперся в полутемный глухой тупик с криво намалеванным на стене знаком бесконечности. Пришлось выбираться обратно тем же путем.