— Серьезно — никто! — поспешно доложил Филиков. — Только гомик со своим шофером. И этого, с бомбой, естественно, тоже на куски... — По разумению майора, потери для общества были невелики. Служебную карьеру Бороды они подпортят, но не остановят. — Ты, главное, не забудь, Макс: наши ребята здесь ни при чем. Это все бывшие парни Толяна! Я поставил двоих на ворота, а они оголили пост и куда-то смылись...
— Толяна? — вздрогнул я.
Моментально я прокрутил в памяти последний — взаправду последний! — разговор с Германом Семенычем из инвалидского Комитета. И тут же вспомнил огненный гриб на месте деревянного грибка у пепелища ОКПИМВа.
— То есть Сухарева, я имею в виду, Анатолия Васильевича, — быстро поправился Филиков. — Они, Макс, шефа своего бывшего так промеж собой звали. Не по имени-отчеству, как положено, а Толяном, словно авторитета крутого...
Я постарался встать на ноги, и это мне удалось. Со второго раза.
Головоломка была собрана, недостающее звено найдено — жаль, что поздно. Формально я ни в чем не провинился. Фактически же я провалил задание, которое сам себе и поручил.
Я не умею воскрешать мертвых. Мне осталась одна забава — поставить финальную точку в этой гнусной истории. И я ее поставлю.
Отодвинув рукой Филикова (тот послушно исчез), я поднялся вверх по ступенькам, миновал вестиюбль и добрался до телефонного поста старлея Егоршина. Егоршин сразу же пододвинул ко мне аппарат, а затем предупредительно слинял.
Сперва я позвонил безработному Ване Воробьеву. Архивный юноша понял меня с полуслова и согласился без колебаний.
Затем я набрал еще один номер. Откликнулся бодрый пожилой голос с легким иностранным акцентом.
— Вас беспокоит капитан ФСБ Лаптев, — произнес я. — Ваш телефон мне дал Валерий Волков. Как я понял, вы пишете новую книгу?
— О, да-да, карательная психиатрия в СССР, — подтвердил голос, — История вопроса. Как сажали и как выпускали... Сэр Волков говорил, что у вас имеется богатый опыт...
— Вам исключительно повезло, — обрадовал я собеседника. — Вы не только можете посмотреть наш древний красивый обычай, но и сами в нем поучаствовать... Вы готовы, сэр Максвелл?
— Участвовать? Йес! — ответил британец с энтузиазмом, хотя и слегка озадаченно. — Я готов, сэр Лаптев. Когда?
По его тону я догадался, что лорд Бертран Томас Джеффри Максвелл, крупный спец в области советских психушек, классику советского кино абсолютно не знает. Да оно, пожалуй, и к лучшему.
— Сегодня, — сказал я. — Немедленно.
58. ЗАМГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН
Регистрацию рейса на Кейптаун объявляли подряд на трех языках: русском, английском и еще одном, немного похожим на немецкий. Видимо, это и был африкаанс — родной язык белокожего потомка южноафриканских буров бизнесмена Ван дер Сыроежкина. К глубокому сожалению, потомок буров не удосужился изучить родное наречие. Недосуг было. Партийные дела затрахали, извиняйте.
Еще возле стойки заполнения деклараций некий индус придавил мне в тесноте ногу тяжелым чемоданом. Я длинно выругался на чистом русском, а затем, опомнившись, вкратце повторил свои доводы и по-английски.
— Сорри. — Владелец мигом убрал тяжесть с моей ноги.
— Ладно, живи пока, — сердито отмахнулся я и, прихрамывая, встал в хвост очереди на регистрацию билетов. — Бхай-бхай, камасутра. Пролетарии всех стран, будем взаимно вежливы.
Изнутри аэропорт «Шереметьево-2» очень напоминал мне базар и вокзал в одной гремучей упаковке. Везде тут кипела и бурлила жизнь, надоедливо перехлестывая через край.
В нескольких шагах от меня стая гоблинов открыто, не боясь ментов, раскручивала на бабки нескольких япончиков или тайванчиков — хрен их там разберет, ху есть кто. Это была довольно экзотическая форма лома: местные братки пытались запродать гостям каких-то крокодилов. «... Наше последнее предложение: мы скидываем еще десять процентов, а вы берете у нас всех аллигаторов. Себе в убыток отдаем, ради уважения к вашему народу. Но только чтоб не за масло, в натуре, не за кофе, а за налик! За налик, вы сечете, мужики? Доставка самовылетом!..» — «... У нас очень маленький есть страна...» — «... Вот с этими аллигаторами и отвоюете себе страну побольше». — «... Но годовой курс национальной валюты имеет резкие колебания...» — «... Да кому нужна ваша говенная рупия? Баксы, баксы гоните, и все дела...»
Здесь же рядом, под электронным таблом с расписанием вылетов, древняя старуха в страусиных перьях громко напрягала недоумка, с головы до ног обвешанного пейджерами. «Валерий! — трубила она на весь зал. — Ва-ле-рий! Я никуда не лечу, пока вы мне ясно не скажете, почему эти юные пионэры идут в афише раньше меня?!» Стоявшие поодаль мордатые пионэры, лет под сорок каждый, ненавидяще косились на старую каргу. «Надежда Львовна! — Дуболом с пейджерами прикладывал ручки к сердцу. — Ей-богу, не в смысле чтобы вас обидеть, а по алфавиту! Это пипл из группы «Доктор Вернер» — значит, на букву «дэ», а вы начинаетесь на букву «эль». Ваша буква по порядку идет позже ихней...» Старая кошелка знать ничего не желала. «Идите в попу с вашими порядками, Валерий! — орала она. — Я — Надежда Лисовская!.. Я семьдесят пять лет на эстраде!.. Ко мне Сережка Есенин за кулисы бегал!.. Мне еще Совнарком выписал охранную грамоту как ценному памятнику культуры города Москвы! Если меня сейчас кондратий хватит из-за вашего вредительства, вы под суд пойдете за вандализм!..»
Русский сервис мог кого угодно излечить от ностальгии. Волнующая процедура расставания с Родиной потонула в шуме всего этого цыганского табора, в утомительной толкучке зала, в двух невыносимо медленных очередях. Пытку нисколько не укоротили даже две стодолларовые купюры, предусмотрительно вложенные мною в загранпаспорт. Деньги испарились безо всякой пользы.
Раньше я как-то не замечал здесь такого совкового бардака. До сих пор я выходил на посадку сквозь удобный и малолюдный vip'овскийзал, а потому верил, что хоть на границах державы мы стыдливо маскируем нашу азиатскую рожу толстым-толстым слоем европейского макияжа. Лишь теперь, путешествуя инкогнито и разом утеряв великие преимущества зеленого коридора, я усек, каково быть простым отьезжантом из страны побежденного социализма.
Самым долгим оказался досмотр багажа. Движение вперед то и дело тормозились нудными препирательствами пассажиров с каменными бабами на контроле: о том, что можно вывезти так, а за что надо доплачивать отдельно. Очередь злилась. Позади меня кто-то яростно шуршал газетой, изредка подталкивая меня в спину со словами: «Нет вы послушайте, до чего мы дожили! Котят топить! Котят! И они еще имеют наглость называют это реформой экономики! Да стрелять их надо, голыми руками...»
Руки мои были заняты чемоданами, подбородком я придерживал паспорт с авиабилетом. От каждого тычка я мог обронить их на пол.
Не оборачиваясь, я сквозь зубы поддакивал этому дебилу: «Стрелять, конечно, стрелять, об чем разговор...»
Когда до полосатого барьера мне осталось пройти всего ничего, впереди опять произошла заминка. Двое каких-то кретинов застряли на контроле с самой невероятной ручной кладью, какую здесь можно себе представить, — овчинными тулупами и валенками. Гардеробчик аккурат для Южной Африки! Каменные тетки, заподозрив контрабанду, потребовали развернуть поклажу и стали прощупывать каждый шов. Ничего, кроме нафталина, в валенках не нашлось, но уж запах освобожденного нафталина был таким стойким, что преследовал меня до самого входа в самолет.
Лишь на борту комфортабельного «боинга» я вздохнул свободнее.
Какой простор! Вылет ожидался минут через десять, а салон нашего бизнес-класса был заполнен меньше чем на две трети. Место слева от меня тоже пустовало. Справа, возле иллюминатора, уже дремала какая-то помятая будка. Как только я занял свое четырнадцатое кресло, будка приоткрыла один глаз и мутно спросила:
— Ты не хохол, нет?..
Я помотал головой.
— Не люблю хохлов, — созналась помятая будка, приоткрывая и второй глаз. — Они, блин, повесили у меня предка, гвоздями к стенке прибили... Все-таки событие, правда, блин? Можно было культурно отметить, нормально выпить-покушать... А они банкет устроили — на ко-пей-ку! Скупые, жуть! Мы еще по второй не разлили, а вся икра уже тю-тю... — Глаза соседа закрылись так же внезапно, как и открылись. Голова съехала на грудь. — Разбуди меня в Красно... ярске... я там вылезу... — невнятно проговорил он и отрубился.