Мои слова заметно встревожили паршивкиного дядю, и он беспокойно завертел головою по сторонам. Дорогих казенных стекол вокруг было видимо-невидимо. Панковатый племянницын дружок запросто мог кокнуть любое, на выбор. Черт их разберет, этих писак!
— Нету Сашки... — пробурчал швейцар, понемногу сдавая позиции. — Как пришла вчера, так и ушла. Чаю только здесь выпила, с пирожком из буфета.
Мой расчет оказался абсолютно верным. Первым делом беглая дрянь ломанулась к родичу за жильем и бабками в долг. Но получила от дядьки стакан чаю, дармовой пирожок и отлуп. Гены генами, а денюжки врозь.
— А куда ушла? — не отставал я.
— Мне-то откуда знать? — Старый грызун сделал вторую попытку уйти от прямого ответа.
Я поднялся с корточек и игриво пощекотал золоченый аксельбант на швейцарском мундире.
— Милый дяденька, — заворковал я. — Вы родственник Александры, а значит, и мой тоже. В некоторой степени. У меня на вас рука просто не поднимется... Зато моему телохранителю, — я ткнул кисточкой аксельбанта в сторону окна, за которым грузно маячил Дуся Кораблев, — вы никто. И у него к вашему брату особый счет. Много лет назад озверевшая банда гостиничных швейцаров насмерть забила его папу-гомосексуалиста. С тех пор сынок одержим кровной местью... Хотите, я вас познакомлю?
— Не надо! — поспешно отказался старый дурак, с опаскою глядя в окно. На таких форменных кретинов сильнее всего действуют самые идиотские байки. — Не надо... Она сказала, что к Денису поедет. Или в общежитие свое текстильное...
Оба адреса мне были известны.
— Мерси, дядюшка. — Я вытащил из потайного карманчика пару зеленых купюр и, послюнив, приклеил к козырьку швейцарской фуражки. — На случай, если Сашка опять здесь появится и будет клянчить бабки, вот вам двадцать баксов.
Хрен Моржович шустро прибрал купюры с козырька.
— Обе десятки для нее? — с легким укором спросил он, по привычке набиваясь на чаевые.
— Обе для вас, — осчастливил я старого скупердяя. — Я плачу вам за услугу. Чтоб никаких денег вы племяннице не давали, сколько бы ни клянчила. Она провинилась, не надо ее баловать. Максимум — вручите ей проездной на метро...
Я догадывался, что и без подсказки дядина щедрость не уйдет за пределы стакана чая с черствым пирожком. Но все-таки лучше связать грызуна предоплатой. Когда я перекрою Сашке все обходные пути, тварь сама приползет ко мне на пузе. Никуда паршивка не денется. Это универсальный метод загонщиков диких обезьян.
— Ничего ей не давать, так точно! — Довольный швейцар выпятил грудь и браво козырнул мне. Всего за двадцать баксов я перескочил из категории полупанков почти в генералиссимусы. А если бы я дал ему двадцать пять?
Одарив Моржовича воздушным поцелуем, я вышел из гостиницы. Прямо на крыльце мой охранник хмуро отбивался от супружеской парочки иностранного вида — то ли шведов, то ли финнов. Кривобородый глава семейства совсем не рубил по-русски, а вот его белобрысая жена шпарила почти без акцента. Сперва я решил, будто это приезжие гомофобы, которые что-то имеют против кожаного Дуси. Но вскоре сообразил: мирные чухонцы интересуются, как на метро доехать до Озерковской набережной. Дуся же, привычный к автомобилям, монотонно бубнил им в ответ: «Хрена ли вам давиться? Взяли бы лучше тачку... Давиться, говорю, на хрена?..» Мой телохранитель не мог понять, что для иностранца самый кайф — потолкаться в нашей подземке и нюхнуть русского духа. Для того гости и прут в Россию пачками. Только у нас в метро, да еще в час пик, иностранцу открываются подлинные истоки Октябрьской революции.
— Доезжайте до Третьяковской, потом пешком, — кратко объяснил я гостям, побыстрее увлекая охранника к машине.
— О-о-о! Данке шон! — раздалось нам вслед. Финско-шведская семья оказалась немецкой. И сам глава семейства — вылитый Карл Маркс, запоздало смекнул я. Борода один в один.
Мы опять погрузились в машину. Дуся отогнал наше авто за пределы паркинга и, не заглушив мотора, притормозил в ожидании новых инструкций.
— Двигай к перекрестку имени Крымской кампании, — отдал я команду шоферу.
Водитель-телохранитель, не усекший моего тонкого юмора, выпучил на меня гляделки. Пришлось популярно разжевать ему, что рулить надо в сторону Профсоюзной. Дальше я покажу на пальцах.
Денис Апарин, бывший хахаль моей сучки, жил в девятиэтажке аккурат на углу двух проспектов — Севастопольского и Нахимовского. Вообще Москва славилась мазохистской традицией увековечивать память о проигранных войнах. Переулок Цусимы я видел собственными глазами. Илюшка Милов уверял, будто где-то в районе Выхино точно есть 1-й и 2-й Кабульские тупики. А поскольку недавнюю войнушку на Кавказе мы тоже бездарно просрали, следовало ожидать появления на карте столицы Ялыш-Мартановской и Кара-Юртовской улиц. Или какого-нибудь там бульвара имени генерала Гамаля...
— Оружие с тобой? — спросил я у Дуси, когда мы причалили метрах в ста от девятиэтажки и высадились из машины.
— Сегодня полный набор, — гордо ответил мой охранник.
Для наглядности он задрал куртку, явив на свет божий телескопическую дубинку, газовый пистолет в кобуре и велосипедную цепь. Весь этот арсенал приторочен был к поясному ремню. Одна беда: как показал вчерашний опыт, Дуся был воякой аховым. Ни один крутой боец не позволит опрокинуть себе на голову полную кастрюлю щей. Охранником Дусей можно было испугать врагов только издалека.
— Будешь толпиться у меня за спиной, — приказал я, — и в случае надобности выставишь это железо напоказ.
Сам по себе Денис Апарин — унылая близорукая глиста лет двадцати трех от роду — мне ничем не угрожал. Зато его новые братки из Русской Национальной Лиги, окажись они неподалеку, могли бы добавить синяков моему фейсу.
История Апарина была проще веника. Прежде чем примкнуть к карташовцам, библиофил Дениска подторговывал в «Олимпийце» книжульками, периодически имел Сашку и был страшно доволен жизнью. Патриотом он заделался уже после того, как дрянь предпочла европейски известного писателя и видного политика заурядному очкастому ботану. Вот тогда Апарин, справив себе черную рубаху, подался в карташовский агитпроп. С тех пор газетенка «Честь и порядок» разносила уже не только сионистов, демократов и банкиров, но и «грязных голубых пидорасов, вроде пачкуна Ф. Изюмова». Несмотря на это книги пачкуна Ф. Изюмова хранились у Дениски на видном месте, а сам он при встречах продолжал звать меня на «вы».
— А, здравствуйте! — Очкастая апаринская репа высунулась из квартиры после первого моего звонка. — Заходите, пожалуйста!
Я сделал шажок в распахнутую дверь, готовый тут же отскочить назад, под прикрытие дусиного арсенала. Однако на вешалке я углядел единственную черную пилотку с серебристой черепушкой, а в прихожей унюхал всего одну пару вонючих нагуталиненных сапог. Пилотка и сапоги явно были хозяйскими.
Убедившись, что другими патриотами, кроме Апарина, здесь не пахнет, я отослал Дусю на улицу — стеречь нашу «девятку» — и прошел в комнату следом за хозяином.
С первой секунды мне сделалось ясно: про политубежище в доме отставного хахаля сучке моей лучше забыть. Дениска все-таки преодолел этап острой половой депрессии. У гладильной доски посреди комнаты теперь царствовала незнакомая мадам, на голову ниже самого Апарина и на обхват его толще. Типичная хавронья.
Смена впечатлений пользительна для тонуса, сообразил я. Память о костлявой Сашке следует изживать именно в таком мясистом окружении.
— Это Антонина, — чопорно представил Дениска свою новую подругу. — Антонина, это Фердинанд Изюмов. Тот самый.
— Ой! Вы Изюмов! — возбужденно захрюкала мадам, едва не сбросив на пол утюг. — А я вас читала, мне Денис давал!
Вероятно, Дениска успел ей здорово натрепаться, какой великий писатель и знаменитый политик перешел ему дорогу. Благодаря мне одна строчка в истории мировой литературы ему обеспечена.