А вот и старое украинское село, люди ложатся спать, чтобы утром выйти в поле и собрать долгожданный урожай. Я плыву над домами, затухают последние огоньки в окнах. Наступает тишина, а на черном небе одна за другой появляются звезды, и скоро весь небосклон будет утыкан холодными неоновыми точками, создавая неповторимый колорит украинской ночи.
Я услышал какой-то шелест и посмотрел в ту сторону. Еле заметное свечение привлекло мое внимание. Стараясь не шуметь, я подлетел ближе и внимательно присмотрелся. Но тут ветер опять сорвал меня с места и бросил прямо на светящее пятно. Я не успел опомниться, как врезался во что-то воздушное и непонятное.
– Сударь, надо быть аккуратней! – раздался у меня за спиной чей-то голос.
– Извините, это ветер. – Я обернулся и обомлел. Передо мной стоял дух того профессора, которого я видел в Смольном. – Извините меня, пожалуйста. Я не хотел доставить вам неудобство.
Незнакомец посмотрел на меня внимательно, снял очки, не спеша протер стекла и опять надел.
– А что Вы, сударь, здесь делаете?
Я растерялся.
– Видите ли, я умер.
– Ты умер? – Профессор не верил своим глазам. – Как такое могло случиться?
– Да умер, просто умер.
– Этого не может быть! – Человек в очках был страшно потрясен. – Ты погиб во время войны?
– Нет, – растерянно ответил я. – Моя смерть наступила не от войны и голода, не от врагов и завистников. Все произошло из-за алчности князьков и равнодушия народа. Ему было не до меня. Он смотрел на мои предсмертные судороги и спокойно шел дальше, оставляя меня в прошлом.
Профессор покачал головой.
– Так и знал, что все закончится плачевно. Когда-то я родился здесь, вон там был мой дом. Отец был крупный помещик, жили мы в достатке, но, выходя за ворота, видел, как живут остальные. Да мне повезло, я попал в круг избранных, а как всем остальным приходиться в этой тяжелой жизни, где каждый день нужно бороться за выживание? Такая несправедливость не давала мне покоя. Отец поначалу хотел, чтобы я унаследовал все его хозяйство, но мне не нужно было ничего. В душе страшно коробило, то, что у одних есть все, а другие еле сводят концы с концами. После окончания учебы в Николаеве познакомился с подпольщиками. На них меня вывела одна девушка, не знаю чем, но я ей, видимо, понравился. Тогда понял, что революция – это мое. Ее звали Александра Соколовская, мы с ней организовали Южнорусский рабочий союз. Мне было всего семнадцать. Но в наших рядах оказался предатель, и вскоре всех арестовали. Нас с Александрой сослали в Сибирь, прямо в поезде она родила мне дочь Нину, а в тюрьме и вторую – Зину. Так в двадцать лет я оказался женат, и у меня на руках оказалось двое детей. В тюрьме много писал, а часть статей отправлял за границу. Одна из них попала к Ленину. Он заинтересовался и пригласил к себе. Партийные товарищи собрали деньги на побег, предоставили новый паспорт и билет до Женевы. В тюрьме, меня поразил старший надсмотрщик – жесткий, твердый, решительный, его боялись все заключенные, охранники, даже начальник тюрьмы – и тот боялся. Вот каким надо быть, думал я тогда. Железной рукой он держал такой порядок, что тюрьма стала образцовой. Его фамилия была Троцкий. На тот момент это был мой кумир. И когда бежал из тюрьмы, то собственноручно записал в паспорт свою новую фамилию – Троцкий. Теперь все друзья знали меня именно по этой фамилии. В Швейцарии познакомился с Лениным. Этот человек произвел на меня сильное впечатление – умный, образованный, знал пять языков, работоспособность просто ошеломляющая. Мы много говорили о судьбе народа, о революции и будущем. Потом поехал в Париж. Там познакомился с Натальей Седовой, красивой изысканной девушкой, очень образованной и умной. Париж, Париж! – романтически вдохнул профессор. – Я влюбился и вскоре женился на новой избраннице. Александра узнала об этом, я сам ей написал, но мы остались друзьями на всю жизнь. В девятьсот пятом вернулся в Петербург. Рабочие выходили на демонстрации, выдвигая только экономические требования, но власть ответила насилием, и тогда вспыхнуло восстание. Поднялась Выборгская сторона, остановились практически все заводы, рабочие вооружались и захватывали все новые и новые районы. Мы требовали перемен. По приказу Николая Второго в город были стянуты войска, и восстание было жестоко подавлено. Меня снова арестовали, судили и отправили в Сибирь на вечное поселение. Помню, как ехал в теплушке в далекую тайгу, где мне предстояло провести всю жизнь. Тоска заливала душу, но потом решил про себя – нет, я не сдамся. И через некоторое время бежал с этапа. Потом было много событий. Работа за границей, Февральская буржуазная революция, которая переросла в Октябрьский переворот. Гражданская война. Это было мое время. Мне дали свободу действий. Я делал все, что бы спасти тебя. Было трудно, но это меня только подхлестывало. Тогда Красная армия разбила всех твоих врагов. Ты выжил и стал еще сильней. Но пока я мотался по фронтам Гражданской войны, в Москве создавался партийный аппарат, который возглавлял Сталин. К моему стыду, не придал этому значения. Все старые большевики знали, что Сталин фигура несерьезная. Но как же мы ошибались! Я допустил много ошибок и переоценил свои возможности. Сталин поставил везде своих людей и осторожно, незаметно вытеснял меня со всех позиций. После смерти Ленина он объединился с Каменевым и Зиновьевым. Меня стали обвинять в бонопартизме. Ну что об этом говорить? Пошла драка за власть. Я оказался не лучший мастер в таких делах. Воевать на фронтах моя стихия, решать сложные задачи умел, а вот подковерных играх оказался слаб. А победителей не судят. В двадцать седьмом меня исключили из партии и выслали из страны. И знаешь, куда меня депортировали? В Константинополь. Представляешь, в это гнездо всей белогвардейской эмиграции, и заранее сообщили об этом всему миру. Можешь представить, что меня там ждало?
– И что же было дальше? – живо поинтересовался я.
– Ох. – Троцкий опять снял очки и протер линзы. – Все почему-то обошлось. Бывшие белогвардейцы меня не тронули, сам не знаю, почему. Ведь я был их кровный враг.
Я посмотрел на Троцкого. Его глаза потухли, и было понятно, что все последующие годы прошли в тяжелых страданиях.
– Скажи, а ты был способен меня спасти?
– Не знаю. В тяжелые моменты делал все, что было в моих силах. Но мне мешала завышенная самооценка и неумение правильно оценивать противников в мирное время. После Гражданской войны у нас была самая мощная в мире армия. Но в мирное время содержать ее разоренной стране было трудно. Я хотел часть армии направить на трудовой фронт и создать так называемый военный коммунизм, но армия, созданная для войны, в мирных условиях оказалась мало эффективной для экономики. Поэтому и пришлось переходить на НЭП. Мог ли я спасти тебя? Наверное, мог. Но мы с Лениным поняли свои главные ошибки. Мы учились у Маркса. А он говорил, что социализм может победить только в высокоиндустриальной стране. Мы поторопили события и решили, что можно совершить революцию, и новая эпоха придет сама собой. Россия была аграрной страной, и здесь законы Маркса не действовали. Поняв это, Ленин отодвинул построение социализма на долгие годы вперед. Выступая на фронтах, я призывал людей воевать за новое светлое общество, и они мне верили. Но когда красноармейцы вернулись домой, увидели разруху, нищету и опять набирающую силу коммерсантов, в то время как заводы и фабрики останавливались, а рабочие голодали. И ради такого будущего они воевали? Получается, я их обманывал. Но понимал другое, что нужна сверхбыстрая индустриализация страны, иначе социализм мы еще долго не построим. Я даже знал, что нужно делать, у меня в голове созрел план развития страны на десять лет вперед…
– Лев, так все-таки, скажи, ты мог спасти меня?
Троцкий задумался.
– Не знаю, я привык работать в экстремальных условиях, возможно, смог, но чтобы тебя спасти, нужно было знать причину твоей болезни. Все-таки не до конца ее понял. Одно могу сказать: при мне фашисты просто не напали бы на тебя, и таких страшных потерь у народа не было бы. Это я знаю точно.
Дух Троцкого опять поплыл над родным селением. На его мужественном лице появились темные пятна боли – здесь после Гражданской войны жили его дети – Нина и Зина, их воспитывали бабушка и дедушка, родители Льва. В этом селении часто бывала его друг и мать дочерей Александра Соколовская. В тридцать седьмом году обеих дочерей арестовало НКВД – ни за что, просто потому, что это были дети Троцкого. Первую жену арестовывали несколько раз, всю жизнь она, старый революционер, моталась по ссылкам и тюрьмам советской власти, но и этого оказалось мало. В тридцать седьмом в возрасте шестидесяти шести лет ее расстреляли. За что? Только за то, что она была женой Троцкого.
Я смотрел, как удаляется от меня дух этого великого революционера, которому советская власть должна была ставить памятники за спасение. А как она обошлась со своим героем? С глубокой тоской провожал Троцкого, который не стал делиться со мной своей болью и страданиями. Он отошел в сторону, чтобы не портить мне и без того не лучшее настроение. «Как он все-таки одинок», – подумал я и, поднявшись в небо, присел на край облачка и поплыл дальше.