У матери Лиены тоже была смертельно больная сестра. Все сходится.
Так что же произошло в том лесу между Саилримом и молодой Грацией Войс? Почему эльф так остро реагирует на любые упоминания о ней? Его явно мучает совесть.
Как разговорить этого упрямца?
Со вздохом я опустила босые ноги на пол — и вытаращила глаза: на тумбочке у кровати рядом с серебряным канделябром на три свечи стояла тарелка с треугольным куском яблочного пирога. Минуту назад ее там не было.
Что это, блин, такое?
Комплимент от местного шеф-повара? Извинение от замка за причиненные неудобства?
Пустой желудок заурчал, а в следующую секунду я обнаружила, что уплетаю угощение за обе щеки. Боже, надо было отломить половину для моего голодного соседа, но я не могла прекратить жевать, пока от пирога не остались одни крошки.
— Еще яблочного пирога! — решила я проверить свою теорию и безотчетно подняла глаза к потолку.
Пирог сверху не упал, но по темечку меня стукнуло возникшее из ниоткуда красное, спелое яблоко. Уже неплохо.
Ура! Голодовка окончена! Мы больше не в опале у замка.
Я облачилась в простое черное платье, которое нашла в шкафу, разжилась едой и отправилась на поиски Саилрима. В кухне эльфа не было, на крыльце, где он любил дышать свежим воздухом, тоже, оставалось проверить библиотеку.
Из-под закрытых дверей лился теплый оранжевый свет. Я взялась за металлическое кольцо дверной ручки и потянула его на себя.
Саилрим сидел в кресле с книгой на коленях. Заслышав шаги, он поднял взгляд от раскрытых страниц и посмотрел в мою сторону. Его плечи напряглись, на лице отразилось странное болезненное выражение, в глазах — чувство вины. Эльф заерзал на сидении и отложил книгу на кофейный столик.
— Замок расщедрился, — я протянула ему большое блюдо с нарезанными фруктами: в центре — веточка зеленого винограда, по краям — ломтики красных яблок, радом — кружочки киви, бананов и апельсинов.
Саилрим даже не взглянул на тарелку. Он смотрел на меня. Молча, выжидающе, настороженно. Я поставила блюдо на стол и опустилась в соседнее кресло.
Некоторое время мы слушали тишину. Мои руки расслабленно лежали на подлокотниках кресла, пальцы Саилрима комкали ткань халата на коленях.
— Значит, ты ее дочь.
В безмолвии библиотеки неожиданно раздался его голос. Он звучал хрипло, ломко, натянуто. А взгляд…
Во взгляде плескалась жалость.
Эльф вздохнул и произнес, явно обращаясь к собственным мыслям:
— Это многое объясняет. Да. В этом нет никаких сомнений. Бедняжка.
Было не понятно, кто именно бедняжка — я или моя мать.
Ветер за окном выл, огонь в камине потрескивал и бросал танцующие блики на лицо моего собеседника. Тени от наших фигур трепетали на полках высокого книжного шкафа.
— Пока я была без сознания… то есть пока спала после обморока, замок дал мне подсказку. Я знаю, почему на меня напали корни.
Саилрим выпрямился в кресле. Теперь он сидел в нем с неестественной ровной спиной, словно в позвоночник ему вогнали шест.
— И я знаю, почему они нападают на тебя, — добавила я шепотом, и эльф дернулся.
— Прости, — он судорожно стиснул подлокотники кресла. — Прости, прости, прости. Я так виноват.
Саилрим раскраснелся, будто охваченный мучительным внутренним жаром.
— Это наказание. За мою ненависть к людям. Я слишком ненавидел людей и поэтому…
— Нет, — я покачала головой, собираясь произнести то, что полностью перевернет его представления об этом месте. — Нет. Нет. Это не замок тебя наказывает. Это делаешь ты сам. Сам наказываешь себя. Эти жуткие корни, что истязают тебя каждую ночь, рождены чувством вины. Не знаю, что случилось в том лесу, но в глубине души ты не можешь себя простить и считаешь, что заслуживаешь кары.
Несколько секунд Саилрим смотрел на меня распахнутыми глазами и шумно дышал, затем опустил голову, позволив волосам завесить лицо.
— Неправда!
— Ты можешь отрицать это, но твое подсознание… Это все твое подсознание. В этом месте чувство вины обретает материальную форму. Корни напали на меня, потому что я ранила тебя и ужасно корила себя за это. Но стоило мне обратиться в пантеру, и монстры отступили. Они отступили, не оттого что испугались меня в образе зверя, а потом что животным угрызения совести не знакомы.
— Чушь! Я не считаю, что заслуживаю боли и страданий. Даже подсознательно. Даже в глубине души. Я никогда бы не…
Он начал уверенно и возмущенно, но вдруг замолчал и сгорбился. На моих глазах он съеживался и темнел, как лист бумаги, пожираемый пламенем.