Наталья Сергеевна Чернышева Спасти Землю (Ната)
И мы знаем, что так было всегда
Что судьбою больше любим
Кто живет по законам другим
И кому умирать молодым…[1]
— Понимаешь, — говорит Ната, ковыляя по садовой дорожке, — я всегда знала: наступит день и я спасу Землю. Вот, попробуй, — она сорвала с ветки яблоко. — Вкусно? Не то, что выдают ваши городские синтезаторы и прочая гидропоника!
— Угу, — впиваюсь в сочную мякоть.
Это она права. Ну не может ни один пищевой синтезатор в мире скопировать вкус яблок из сада Наты. Да разве одних яблок! Чего здесь только не растет. И яблоки, и дайсо, и малина. Овощи всякие, клубни. Как-то отец привез ей пару ящиков экзотики: продолговатые фиолетовые штуковины с бело-розовыми толстыми проростками. Назывались они картошкой, их надо было закапывать в землю. Копал, сами понимаете, я. Киберам Ната не доверяла:
— А ну их! Всякое семя чувство любит, душу чтоб в него вложили. Тогда и урожай будет на славу. Ты, милый, ямку глубже рой, на всю лопату. Кидай по две штуки. Это, значит, первый ряд. Теперь отступи на шаг и снова копай, а землю кидай на предыдущие лунки, как раз картошечку и прикроешь… Потом граблями легонечко пройдешься. К осени родимая поспеет, выкопаем, нажарим… Да с помидором солененьким! Пальчики оближешь!
Помидоры Ната выращивала не первый год. А уж какие блюда она из них готовила! Всем пищевым синтезаторам Вселенной оставалось только устроить себе короткое замыкание. От зависти.
Теперь на месте картофельных ямок весело зеленели крупные ростки, а в саду поспели ранние яблоки…
— Мало кто понимал, каково это, жить с осознанием собственного предназначения, — продолжала Ната. — Да ты кушай, золотко, кушай! Вечером блины с малиновым вареньем к чаю будут… Не понимали меня, Кит! Смеялись, дразнили… Поначалу я дико обижалась, потом дошло: не у каждого оно есть, предназначение-то. Особенно такое серьезное.
Она рассказывала охотно и легко, добродушно так, с иронией. Словно и в самом деле собиралась спасти на досуге Землю. Я спросил ее об этом.
— Что ты, Кит, что ты, — задумчиво проговорила она. — Землю нынче спасают другие. Молодые, здоровые. Не мне, калеке, чета. Но я все равно жду… Жду дня, когда смогу спасти мир… Он придет, он обязательно придет, этот день. Пусть даже в глубокой старости. Но придет. Иначе не стоит жить, поверь.
И такая тоска была в ее голосе, такая фанатичная вера в свои собственные слова, что я не решился расспрашивать дальше. От отца я знал, что Ната служила в десанте. Потом угодила под удар нейробластера, чудом выжила, и отец привез ее к нам. Так она в доме и осталась. Сад развела, огород, цветы… Отец баловал ее, дарил всякие растения с разных уголков уголков Вселенной. Но больше всего Ната ценила гостинцы со Старой Терры. Она была родом именно оттуда:
— Голубое небо и ласковое желтое солнце. Закаты… Какие там прекрасные багровые закаты…
Наши синие закаты были ничем не хуже. Но я прекрасно понимал Нату. Год назад я провел пару декад у дальней родни за сто парсек от дома. Извелся совсем, такая дикая тоска накатила, хоть вешайся, а ведь планета у них почти копия нашей, и солнце тоже синее. Так что Нату я понимаю прекрасно. Она на свою Терру уже никогда не вернется, ей не то, что гиперпрыжок, простой атмосферный перелет не выдержать…
Выстрел нейробластера поразил лишь периферическую нервную систему; редкий случай. Обычно человек погибает сразу. Или же превращается в безмозглое существо, не способное ни к какому обучению. Нате повезло, она выжила, сохранив ясность рассудка. Врачи сделали все возможное и невозможное, чтобы поднять ее на ноги. Частично им это удалось. Ната вполне самостоятельна, вот только каждое ее движение — неловко и замедленно, ходит она с трудом, опираясь на трость.
— Это, Кит, все равно как если б ты сильно отсидел ногу, а потом с места в карьер бросился бежать. С той лишь разницей, что боли не чувствуешь. А искусственные нервы выращивать никто пока еще не научился. Предлагали мне в эксперименте поучаствовать, но я отказалась наотрез. С этими живодерами только свяжись. Уж как-нибудь без них век отмучаюсь.
Врачей Ната просто боялась. Она никогда не говорила о своем страхе, но я видел, какими глазами она смотрела на нашего соседа-доктора, особенно если тот приезжал в своей врачебной форме. И немудрено после всего, что пришлось ей пережить в медцентре.
— Ник возвращается, — сказала Ната, безошибочно ткнув себе за спину, в небо. Там и впрямь тянулась полоса от двигателей атмосферного глайдера. — Пошли, стол, что ли, приготовим…
Сколько я себя помню, она всегда звала отца Ником, а меня Китом. Когда у меня завелась девушка, Ната живо укоротила до двух букв и ее имя.