— Ничего он не понимает! — хихикает великая княжна.
— Все он понимает! — вступается за казака наследник. — Даже я понимаю!
— Ну-ка! — хмурится на детей Государь. — С уважением к офицеру! На его плечах, на плечах его товарищей стоим! Эх… Построже бы надо с ними, а?
Лисицын осторожно пожимает плечами.
— Бог его знает, как царей правильно воспитывать, — вздыхает Государь. — Какими вот их делать лучше? Добрыми или справедливыми? Хитрыми или честными? К какой жизни готовить? К какому царствованию?
— Я за справедливость, — выдавливает из себя Лисицын.
— Да уж я помню, — смеется Государь. — Взять тебя, что ли, справедливости вон его поучить?
— Не заслуживаю такой чести! — шершавым языком ворочает Лисицын.
— Ну, дай бог, заслужишь еще! Справедливость… Нужное качество. А что еще, Михал Аркадьич? Каким Государь должен быть?
— Честным! И храбрым! — звонко говорит великий князь.
— Так, так. Все верно. И честным, и храбрым. Но все же главное — памятливость. Надо помнить, кто тебе добро делал, и никогда не забывать. Надо помнить свои ошибки и никогда не повторять. Надо помнить, кто до тебя державу и скипетр в руках держал, сколько они для Отечества сделали. И стараться быть их достойным, понимаешь? Ты ведь не из воздуха взялся, а от меня, как и я от своего отца. Твой дед мятеж остановил, столицу спас, а я по обломкам страну собираю — для тебя, для народа. Ты будешь должен мое дело продолжить, чтобы своим детям ее еще больше передать, еще крепче… Романовы триста лет простояли, столько и мы должны продержаться.
— Мы дольше должны! — заявляет мальчик. — Например, пятьсот сорок три!
— Вот это разговор! — смеется Государь. — Ты пей чай, сотник, пей, твое благородие.
Лисицын отпивает.
— Так-то. Зря, так что, у вас в училище… Говорят. Это не кривляние, не подражание. Это возврат к истокам. В почве сила. Соки жизненные. Тот, кто каждое утро просыпается с амнезией, будет на месте топтаться, потому что все, что знал и умел, забывает. В настоящем поэтому только одно настоящее и есть, а вот в прошлом — будущее.
— Так точно.
— Это, брат, и есть наш особый путь. И пусть нас за него хоть еще сто лет в блокаде держат, пусть хоть тысячу. Эта блокада нам во благо. Мы тут, да, за стеклом, но у них там холод, а у нас тут тепло. Мы в нашей теплице лучше примемся и быстрей окрепнем. Они нас технологий лишают, думают, это наказание. Что же — эти-то технологии их и развалят, растлят и разрушат. Мы-то хоть знаем, что тот мир, в котором мы живем, надежен — как предки наши жили, так и мы. А они там… Нравственное созревание у них за техническим прогрессом не поспевает. Растут, растут, а сами изнутри гниют заживо. Сгниют и лопнут, не дозрев.
Государь мешает сахар, стучит серебром о фарфор — нервно, спешно.
— Блокада… Еб вашу мать. Это кто тут еще кого наказывать должен!
— Папа! — протестует великая княжна. — Это было прямо фу!
— А ты не подслушивай! — сердится Государь. — Распустил… Вот дед бы ваш был жив, не стал бы с вами лимонничать! Как вам державу буду передавать?
Они молчат, Лицисын ждет, что еще скажет император, думает, стоит ли сейчас заговорить самому — о Кригове, о том, что благодарен Государю за то, что тот спас их тогда от полуяровской расправы. Но вспоминает слова Сурганова и решает сдержаться.
Государь опускает ложку в мед, крутит ей задумчиво в янтарной густоте.
— Алтай… Как думаешь, подъесаул, будет ли Алтай снова нашим? Урал хотя бы будет нашим снова?
— Я… Сотник… Ваше императорское…
— Будет либо нет?
— Будет, конечно же!
— Будет. Непременно будет, во что бы то ни стало будет. И если казаки мне не вернут Урал с Сибирью, то никто уже не вернет.
Он встает, хлопает Юру по плечу.
— Скажи, Лисицын. А если надо будет за меня голову сложить, сложишь?
— Так точно!
Лисицын с грохотом вскакивает.
— Ладно, ладно.
Государь вздыхает, отходит к окну.
— Ну, пойдем провожу. Детям ложиться уж пора.
Но в середине анфилады, оглядевшись вокруг и удостоверившись, что никто их не слушает, Аркадий Михайлович кладет руку Лисицыну на погон.
— Послушай меня. Я хочу, чтобы ты съездил туда, чтобы ты сам своими глазами все увидел, вернулся оттуда невредимым и сам мне все лично рассказал. Правду рассказал, понимаешь? Что там такое. Потому что вокруг меня много людей, которые мне брешут. И я именно тебя потому дернул, что ты с ними всеми никак не связан. Мне надо точно знать. Усек?
Лисицын только таращится и кивает, даже слов не может найти.
— И никому про эту мою отдельную просьбу ты не говори.