— С опытом хоть?
— С татарами воевал, которые по нашу сторону Волги остались. В Волгу их как раз сбрасывал. А что, ваш-бродие, придется нам пострелять, да?
— Там бунт, — сообщает Лисицын. — Местный комендант передал, что теперь они там сами за себя, и связь обрубил. Такой там у них командовал Пирогов, бывший ментовской полковник. Сколько лет тихонечко себе сидел, и вот на тебе, сюрприз.
— А что там за войско у них?
— Гарнизончик вшивый. Человек, что ли, двадцать. Граница спокойная.
— А для чего нас тогда целую сотню отправили?
Лисицын вместо объяснений сплевывает шелуху.
За Садовым кольцом красивая Москва заканчивается и начинается Москва обычная: обитаемые подлатанные здания соседствуют с щербатыми заброшенными, в некоторых свет горит только в одной квартире на последнем этаже — старуха, наверное, какая-то не хочет бросать дом, где прожила всю жизнь, и упрямо продолжает таскать себе воду бидонами по лестнице мимо покинутых и дырявых чужих жилищ. Россия сильна инерцией.
Дороги тут похуже, чем внутри серебряного пояса, но грузовик проедет запросто. А вот за бронзовым поясом, за Трешкой, по которой проходит столичная граница, все уже совсем иначе. Фонари горят редко, по темным улицам ветер носит мусор, мирные жители жмутся к блокпостам.
— Кригов-то ваш друг, говорят, был? — спрашивает Задорожный.
— Был и есть, — твердо отвечает Лисицын.
— А про него ничего не слышно, ваш-бродие?
— Та ты брось меня благородием звать, Задорожный, ты ж знаешь, я сегодня только вон погоны надел. Юра.
— Вадим тогда, — улыбается тот и сразу борзеет. — Вообще, конечно, рискованная затея была — с полусотней за Волгу…
— Государева затея, — строго говорит ему Лисицын. — Разведка.
— Ну ясно. Но мы-то ведь за Волгу не собираемся? А то огорошат в последний момент!
— Нет такой информации, — говорит Лисицын еще строже.
— Ясно-понятно. Ну, я так спросил. На всякий случай.
По Садовому подъезжают к проспекту Реставрации, поворачивают к площади Трех вокзалов.
— Быстро докатили, — вздыхает Задорожный; оглядывает кабину, похлопывает торпеду. — Нам бы такие вездеходы, а?
— На всех не напасешься. Жандармерии нужней, видать.
Водитель — сам из жандармов, в синем мундире — не смотрит на них, но все внимательно слушает.
— Времени мало прошло еще, — отвечает Лисицын на позапрошлый вопрос Задорожного. — У Кригова бессрочная экспедиция была. Вернется, никуда не денется.
Пока бойцы прыгают из жандармских «Уралов» и строятся в двойную шеренгу, вытаскивают пулеметы и цинки с патронами, Лисицын оглядывает площадь. Тут затеяна великая стройка, и работы идут даже теперь, ночью, при дорогом электрическом свете. Машут стрелами автокраны, матерятся оранжевые рабочие, катая в тачках вязкий цемент, брызжут искрами сварщики в забралах, пищат, сдавая назад, самосвалы с бурой стылой землей.
— Что строите, братцы? — спрашивает чубатый казак, раскуривая вонючей самокруткой заморенного таджика.
— Вам строим базу. Не знаешь, что ль?
А Лисицын в курсе: на площади сооружают укрепрайон. По восстановленным железным дорогам пойдут бронепоезда и теплушки с казаками: с Казанского вокзала — на Казань, с Ленинградского — на Питер, с Ярославского — на тот край земли.
Он хлопает чубатого по плечу, тот прячет бычок в ладони и козыряет.
— Кругом на месте! Шагом! Арш! — кричит Лисицын, проходя мимо.
Сто человек как один поворачиваются, шеренга становится колонной. Бойцы — что тульские, что рязанские — подобраны славные. Крепкие, сытые, хорошо вымуштрованные. Следом за ним они громыхают слаженно, в ногу, как на параде, и дробный, с танковым подлязгиванием, стук кованых каблуков наполняет Лисицына спокойствием и решимостью. За ним — сила, на которую можно опереться, и сам он — часть этой силы.
Проходят через Ярославский вокзал. Свет внутри уже горит, но это маляры белят залы — будущие казармы и склады, чертят на стенах казацкие гербы. Скоро сюда заселятся истомившиеся в офицерских курилках «Пекина» есаулы и сотники, перроны наполнятся бойцами, ожидающими погрузки на свой поезд. Пускай пока доучивают азы рукопашного боя и стрельбы — в Туле, в Рязани, в Ростове, в Твери. Пускай пока офицеры дослушивают духоподъемные речи политруков и докуривают сладкую столичную махорку. Скоро разосланная из Московии во все концы разведка вернется, и тогда их время настанет. И тогда возродившийся из пепла двуглавый орел расправит над страной свои крылья. А пока — завидуйте подъесаулу Лисицыну, бездельники. Завидуйте тем, кому выпало действовать уже сейчас.