Таким образом, я ужасно относился к ней до одного дня, когда произошёл случай, вызвавший у меня и Шэннон небольшую панику. У неё была задержка месячных и это сильно испугало нас.
Мы были весьма сексуально активны в то время, но она принимала противозачаточные таблетки, и я не мог даже предположить, что она может залететь. Я взбесился. Она тоже взбесилась, но после нашей первой реакции, мы своего рода привыкли к случившемуся, и нам даже начало это нравиться. Это сблизило нас вместе. Я стал гораздо более нежным по отношению к ней и начал относиться к ней так, как я должен был к ней относиться всё время. Всё это не было довольно тяжёлым для нескольких детей ещё из средней школы.
Примерно через неделю мы узнали, что оказывается она не была беременна, у неё просто была задержка. Это угнетало нас, но мы довольно быстро свыклись с этим. Скоро всё вернулось к тому, с чего всё и началось — я снова начал относиться к ней как последнее дерьмо.
Я также продолжал тусоваться со своей новой группой. Те парни из "Toy" были клёвыми. Мы начали пить пиво (а также Night Train, St. Ides и другой более крепкий алкоголь), в то время как мы репетировали, и это быстро выходило из-под контроля, хотя я был уверен, что у меня-то всё под контролем. В целом, "Toy" была не плохой группой, за исключением одного: мы отыграли один показ и затем разошлись.
Я был настолько расстроен, надеясь всё ещё играть в группе и выступить, по крайней мере, с ещё двумя концертами. Вдобавок к моему расстройству, произошёл раскол между нами и JC. В то время как Реджи и я были только пьющими, JC начал баловаться наркотиками. Он потерял интерес к игре на барабанах и всему остальному. В то время мы не понимали таких вещей, и думали, что это глупо — быть наркошей. Но, в конечном счёте, в будущем мы лично испытали, что значит, когда наркотики полностью берут контроль над твоей жизнью.
Теперь, когда всё это произошло, в музыке остались только я и Реджи.
Когда мне было семнадцать, в то время, когда "Toy" распалась, умерла моя бабушка — мать моего отца, и это сильно ударило по отцу. Его противостояние алкоголю стало намного хуже, и после её смерти, он позволил алкоголю победить над собой. Его алкоголизм выходил из-под контроля, точно так же, как это было со мной. Единственное отличие было только в том, что никто в моей семье не знал обо мне. Я был настоящим профи в том, как скрывать от родителей своё пьянство.
Когда я приходил домой пьяным, их, как правило, не было дома, или я быстро проходил так, чтобы они не заметили меня. Я брызгал на себя одеколоном, чтобы скрыть запах алкоголя. Я делал всё, чтобы скрыть то, что я пьян. Однажды я вернулся домой после школы и увидел, как отец зашёл домой забрать некоторые бумаги, которые он забыл там. У него был стакан воды на столе, а я очень хотел пить, поэтому я сделал большой глоток из этого стакана. Это оказалась водка. Не вода.
Я мог почувствовать запах водки от стакана. Мой отец не был настолько же хорошим мастером по части сокрытия алкоголизма, каким был я, полагаю. Он выхватил стакан из моей руки и сказал: "Это моё", и посмотрел на меня. В тот момент я понял, насколько мой папа боролся с алкоголем. По каким-то причинам я не видел то же самое качество в самом себе.
К счастью, мои отец и мама начали посещать консультации психолога, чтобы заставить отца прекратить пить (и курить) и начать заботиться о матери. Это было главным поворотным моментом в его жизни, и когда у него начались проблемы, он выбрал правильный путь.
Что касается меня, я только продолжал пить. Я думал, что это только забава, но в действительности это было причиной всех подстерегающих меня проблем. Поскольку, если они подстерегали меня, то так или иначе я сталкивался с ними, как бы я этого не хотел. Так что как только у меня начинались проблемы, я делал то же самое, что делал мой отец при появлении у него проблем: я начинал пить. Мой отец делал так, и его отец делал так, почему же я не мог делать так? В то время, я не понимал этого, но, оглядываясь назад, теперь я вижу, что я унаследовал болезнь моей семьи — алкоголизм. Это было настоящее семейное проклятье, которое маскировалось под хорошее время, и это была искра, которая, в конечном счёте, превратиться в неконтролируемый, неистовый пожар.
К сожалению, я выместил большинство своих проблем на Шэннон. Я был настолько ужасным парнем для неё, относясь к ней как последнее дерьмо слишком часто. Я контролировал её, был эгоистом, и обычно был зол на неё. Я был похож на своего отца, но я был ещё хуже. Я был хорошим однажды и скотиной всё остальное время. Когда она и я были не вместе, я думал о том, насколько я любил её, но как только мы начали проводить время вместе, она начинала действовать мне на нервы по любой причине. Я уверен, что моя слабость, отсутствие стойкости имели к этому прямое отношение. Совсем маленькие вещи, которые она скажет или сделает, приводили меня в бешенство, и я просто не мог сдержать себя, как бы я не старался. Каждые выходные, я заставлял её ехать со мной на вечеринку и сидеть только около меня, в то время как я напивался и играл на гитаре. Я был настолько неуверен в себе, что, стоило ей только заговорить с кем-нибудь, я сразу же начинал жутко ревновать и вымещать на ней эту ревность. Я действительно был психом. Оглядываясь назад на всё это, я даже не могу представить, как она выдерживала моё отношение к себе и мой алкоголизм. Я действительно хотел любить её, но я не знал как.
В то время как большая часть моей злости появилась из-за алкоголя, неуверенности, и моего воспитания, другая часть произошла из-за моего расстройства по части музыки. Реджи и я потеряли возможность играть в группе, а мы хотели вернуться в строй и снова играть в группе. Поэтому мы начали распространять по городу сообщение, что мы ищем барабанщика. Пока мы ждали ответа, мы только тем и занимались, что тусовались на вечеринках с друзьями.
Однажды Реджи проверял свой автоответчик и услышал сообщение, как нам показалось от маленького ребёнка (судя по голосу), который назвался Дэвидом Сильверия, и он сказал, что он барабанщик и хочет попробовать сыграть с нами в группе. Он сказал, что его мама может подбросить его до места, где мы репетируем, а потом забрать, когда мы закончим. Реджи возмущался: "Да кто этот мелкий ребёнок, который пытается стать нашим барабанщиком? Да ему лет двенадцать, не больше!" Его голос по телефону действительно был похожим на голос маленького ребёнка, но когда мы поговорили с ним, мы узнали, что он был младше нас всего на несколько лет, так что мы решили испытать его.
Когда мы в первый раз встретились с ним в студии, я смотрел на него и не ожидал от него ничего особенного. Он был похож на помесь Prince и Stephen Pearcy, вокалиста Ratt. Но когда он заиграл на барабанах, он просто вынес нам мозги. Он знал, как играть металл. У нас был наш новый барабанщик. Но у нас по-прежнему не было вокалиста. У нас не было имени. Мы также действительно потеряли звук двух гитар, который был у нас в "Toy", что наводило меня на мысль о приглашении в группу ещё одного гитариста, которого я знал со средней школы. Его звали Джеймс Шаффер (прим. ред.: Munky).
Я познакомился с Джеймсом некоторое время спустя после того, как разошлись наши пути с Кевином в начале средней школы. Джеймс носил коричневые мокасины и у него были эти косматые длинные волосы — типичный рокер. Он немного играл на акустической гитаре, и он приезжал ко мне домой время от времени, смотря, как я играю на своей электрогитаре. Я показал ему несколько приёмов игры и, я предполагаю, вдохновил его играть, точно так же, как сделал это для меня мой крёстный отец несколькими годами ранее.
У Джеймса была только акустическая гитара, поэтому, спустя какое-то время после того, как мы начали тусоваться вместе, я продал ему свою Peavey Mystic вместе с комбиком. Я увеличил цену и Джеймс заплатил мне за неё больше, чем я за неё заплатил, но зато та гитара удивительно подходила ему. Учёба в одной школе и общая любовь к гитарам помогли нам стать хорошими друзьями.