Однажды Эскулап предложил решение. Он заявил, что работать с телом, решившим умереть если не от полученных травм, так от возрастных изменений, становится всё сложнее, а скоро будет и вовсе невозможно. Организм находит больше способов осуществить задуманное, чем лекарь помешать этому. Некрозы, отёки, интоксикации — всего, с чем Эскулап столкнулся, и не перечислить, а ещё нужно следить за состоянием контролируемой комы. Не позавидуешь малышу. Из лоснящегося осьминожки, он превратился в потускневший сморщенный и шелудивый клубень.
Эскулап доказывал, что будет лучше, если они позволят человеческому телу умереть. Нужно только сохранить биологические образцы, а это намного проще, чем поддерживать жизнь в почти что мертвеце. Потом из этих образцов восстановят копию данного экземпляра Человека.
Инженер попытался объяснить, что функциональная копия не идентична исходной личности, но Эскулап, кажется, так и не осознал важность концепции ментальной индивидуальности. Что поделать, он — существо простое, умеющее лишь синтезировать нанитов-гомеостазисов.
Конечно, в каждом деле свои тонкости: этих малышек-нанитов несколько сотен разновидностей, нужную комбинацию не сразу и подберёшь. Но Инженер полагает, что для него, умеющего ремонтировать звёздных дайверов, починить человека — плёвое дело. И если разобраться, у него есть основания так думать.
В одном Эскулап прав — ресурсы не бесконечны. На изготовление гомеостазисов потрачена львиная доля базовой субстанции для синтезатора материи. Это неприятно само по себе, но ещё хуже, что это ограничивает возможности Инженера. Скоро придётся использовать для синтеза что-нибудь ненужное, например, Следопыта. Пожалуй, гомеостазисы из него кое-как получатся, но его органика для ремонта человеческого тела не подойдёт, кремниевая основа тут не годится.
Тогда Инженер и задумался: если сохранить вместе с биологическим материалом ментальную копию человека, будет ли это считаться корректным выполнением миссии? Сканер мозга он бы изготовил, но для создания образа личности нужен значительный объём памяти. Столько Инженер выделить не мог при всём желании — просто не было. А на частичное сохранение он мог решиться лишь в крайнем случае, который уже на подходе, но пока не наступил. Ревизию своей памяти Инженер на всякий случай сделал.
Он вычистил рабочий массив, где хранилась ненужная теперь информация об устройстве звёздных дайверов. Когда понял, что один из кристаллов заполнен данными о конструкции человека, удивился. Откуда эти данные взялись, биомех сказать не мог, и решил, что это последний подарок от Кракена.
Инженер изучил человеческий организм, конструкция показалась ему несбалансированной, простой и, вместе с тем, переусложнённой. Особое недоумение вызвала непродуманность в вопросах дублирования жизненно важных функций. Вывод: создал это ничего не смыслящий в инженерии новичок, не удивительно, что при эксплуатации постоянно возникают проблемы.
Зато Инженеру явилась идея — законсервировать человеческую личность можно и по-другому, достаточно снабдить мозг новым, совершенным телом. Если бы он подумал об этом раньше, когда хватало ресурсов! Сейчас просто не из чего создать аналог человеческой оболочки, но можно пойти на компромисс — приживить мозг к телу Следопыта. Тот не возражал против капитальной переделки организма, даже не видел большой разницы, одна у него будет голова или две, он же не Инженер, который и свою-то одну в целях экономии то и дело отключает.
Теперь всё готово…
Инженер решается перенести взор внутрь себя. Он видит, как изготовленный им простенький нейрохирург аккуратно отделяет человеческую голову от тела. Щупальца Эскулапа нетерпеливо трепещут. Он готовится задействовать армады гомеостазисов, должных обеспечить толерантность разнородных тканей.
Одно ничто сменилось на другое. Разницы между ними никакой — ничто и есть ничто — просто стало чуть интереснее, потому что у Виктора вдруг проснулось сознание. Немного погодя в глубине сознания стали проявляться мысли.
Вспомнилось: «Мыслю, значит, существую». Ерунда какая-то. Он мыслил, но ни хрена не существовал.
Не мог шевелиться — нечем ему шевелить, не мог переместиться — некуда ему перемещаться. Зато мог вспоминать, но от этого становилось лишь хуже; помнилось, в основном, как варился заживо в, мать его, взорвавшейся заднице дайвера. То ещё удовольствие.
Пришли видения. Они зарождались в воспоминаниях, но вскоре начинали жить собственной жизнью. Их можно было рассмотреть, понюхать, с некоторыми интересно было поговорить. Одна проблема — эти видения так и норовили материализоваться.