Сагара когда-то говорил об этом с Минья — в тот день, когда вылетала Первая центурия.
— Почему они ненавидят нас? — спросил Минья. — Это же Рива их убивали. Эти выродки со станции Ходэри их продали. Наконец, это Маэда подбил их восстать. А ненавидят нас.
Сагара знал настоящую причину — в конце концов, их было несколько, но важнейшую он не мог объяснить Минья. Он назвал самую простую:
— Потому что мы не успели помешать Рива.
— Но мы и не могли, увы! Мы не боги. Фронт продвигался так, как он продвигался.
— Если бы мы действительно этого хотели — могли бы. Четыре таких корабля, как «Танкред», могли бы сделать глубокий прорыв и по крайней мере защитить город.
— А потом? Если бы Рива захотели вернуть сектор под свой контроль, четыре корабля не защитили бы его.
— Верно. Но Рива стягивали все силы к Андраде. Это важный для них рубеж. Лишь одна дискретная зона до Тайроса — и все корабли наперечёт. Да, они могли бы сохранить транспортный коридор, который им больше не нужен — но зачем?
— Чёрт! — У Минья это выходило очень выразительно, с придыханием: «чхорт!». — Простите, отче. Кто же знал, что эти ублюдки действительно исполнят свою угрозу. Мы же верили, что они всё-таки люди!
— Они всё-таки люди, — сказал Сагара.
— Вы говорите так, потому что вы священник, — усмехнулся Минья. — На самом деле вы так не думаете.
— Хотите сказать, что я лицемер?
— Да нет! Простите, отче, совсем не хотел вас обидеть. Разумеется, как священник вы должны думать, что это люди, но в душе — признайтесь, разве вы, глядя в глаза этим несчастным, действительно думаете, что Рива — просто заблудшие овечки, которые творят такое лишь потому, что не слышали слова Христова?
— Коммандер, на Старой Земле каждый ребенок знает, что то же самое, и намного худшее, творили люди, прекрасно знакомые со словом Христовым.
— Бред. Вавилонская пропаганда.
— К сожалению, нет. Мой родной город был точно также сожжён в одну ночь.
— Что? — Минья удивился.
— Нагасаки. Я родился в Нагасаки, на Старой Земле.
— Вы? На Старой Земле? Но это же…
— Вавилонский протекторат? — Сагара усмехнулся. — Да, я знаю. Я это почувствовал на собственной шкуре, слишком болезненно — когда понял, что мне, христианину, под этим небом нет места. Что ж… Я вспомнил, что есть иные небеса — и отправился к имперскому консульству.
— Простите, я… ничего не знал, — Коммандер Минья немного смутился.
— Да, я не слишком болтаю об этом. И вас умоляю не делать из меня сенсации.
— Но землянин в Синдэне!
— Синдэн был основан землянкой — разве нет?
— Отче, — Минья усмехнулся на него. Сагара был младше по должности, но старше по возрасту и равен по званию — поэтому Минья не старался спорить серьёзно. — Я одно знаю точно: ничего такого, как здесь, наши после Эбера не творили.
— Да, — согласился отец Сагара. — Но стоит нам поверить, что противник — даже такой — не человек… и мы это сделаем.
— Вот потому я не боюсь оставлять вас тут одного, — сказал Минья. — Знаю, что вы — без сомнения, тоже со всем управитесь. А я надеюсь на фронте встретить того, кто за это ответит — и поджарю его в своё удовольствие.
— Тогда я буду молиться, чтобы вы его не встретили, коммандер.
— Это ваша работа, отче, и вы очень хорошо её делаете, — сказал Минья, и они распрощались.
Теперь этот разговор снова пришёл Сагаре на ум — и беспокойство, которое прежде тревожно ворочалось где-то под сердцем, заговорило в голос. Оно говорило, что история повторяется снова, что Сагара ничему не научился на своих ошибках, и опять вокруг него растёт стена отчуждённости. В первый раз так вышло из-за того, что Сагара принял христианство. Теперь — из-за чего? Почему он не может разделить с братьями, с гражданскими, со всей Империей праведный гнев против вавилонян, которые совершили это злодеяние? В имперской инфосфере уже привычно добавляли — «неслыханное». Но Сагара слыхал про множество таких злодеяний. Слыхал и про намного худшие.
Почему люди так пренебрегают собственной памятью?
Сагара не мог разделить праведный гнев против вавилонян, потому что слишком дорого заплатил за понимание, что ни один людской гнев не бывает праведным. Да, когда он смотрел на чёрные скорлупки мёртвого Минато, он чувствовал боль, жгучую злость и желание карать без счёта и меры. Он хотел на фронт, как и все братья. Но он знал: сколько бы ни пролилось крови Рива — ни один из мертвецов Минато не встанет из могил, где пепел смешан с песком. Только терпеть, — говорил он братьям на каждой исповеди. Терпеть, — повторял он в проповедях. Мы тут, потому что мы нужны живым. Милосердие важнее отмщения. Даже такое жалкое, какое мы можем уделить здесь.