Тут Киму, безо всякой видимой связи, вспомнилось про наложниц. Может и правда?
Тень одного порученца уже составляла дровяную комиссию, тень другого телефонировала в эвакогоспиталь, расположенный в бывшей «Европейской», на предмет освобождения первого этажа под выставку, третья тень крепко задумалась о предприятии для производства буржуек: тут с кондачка не решить, надо помозговать хоть до вечера. У Кирова нечто важное в голове щелкнуло на словах «изыскиваем новые пути». Лица толпы посуровели, тела подобрались. Еще чуть-чуть — и за работу пора. Ким вглядывался в большую фигуру Кирова, в его монументальное, будто в скульптурном комбинате изготовленное, лицо. «Сытый! — подумал Ким. — Красная карточка у него…».
— Давайте уж, братцы, напряжемся и продержимся, — несколько устало сказал вождь. — Верьте, победа не за горами. Вот уделаем фашиста в хвост и в гриву, а там уж и чарку большую подымем и закусим каждый по вкусу…
«Ты уж подымешь», — подумал вдруг Ким с настоящей злобой. Сам себе удивился.
91
Варенька брела домой от горящей школы, и вертелись, по ассоциации с Менделеевской, другие таблицы, из коридора. Что-то вроде «Колонна из миллиона людей, идущих по пятьдесят человек в ряду, проходит на параде мимо трибун в течении четырех часов». Сочинил их математик, но они здорово полюбились Верблюду Понькину, который всех заставлял наизусть учить доказательство. Что-то вроде если в ряду пятьдесят человек, это двадцать тысяч рядов, если каждый ряд метр, то длина колонны двадцать километров, скорость человека пять километров в час, получается четыре часа.
А по плану третьей пятилетки к сорок второму году во всех начальных школах С.С.С.Р. должно обучаться свыше сорока миллионов детей. И такая вот колонна на параде шла бы мимо трибун около недели.
Вот почему теперь это в голову лезет? Тем более что, конечно, школьные планы на пятилетку нарушились.
92
— И по четыре соленых помидора на каждого ленинградца!
— По четыре? — переспросил Киров.
— Детям, иждивенцам, служащим по четыре, а рабочим может получится и по пять.
Киров усмехнулся.
— Далее: детям — по стакану сметаны.
— Это хорошо, — кивнул Киров.
— Лично прослежу, товарищ Киров… А торжественную демонстрацию организовывать будем? — спросила тень, назначенная Праздничной Комиссией.
— Ты пьян, что ли? — Киров, наконец, поднял голову от бумаг. — Какая, к чертям, демонстрация?
— А в Москве, говорят, военный парад будет! — поспешила оправдаться тень.
— В Москву захотело? — рыкнул Киров.
Иногда он называл соратников в среднем роде, выказывая таким образом искреннее к ним свое отношение.
— Хва лясы точить! За работу!
Тень исчезла.
93
В общем и целом, о мести людям-ленинградцам Максим не помышлял.
Люди — что люди. Так. Опыт последних лет учил, что скорее пыль. И ленинградец — что за диво? Сегодня он ленинградец, а завтра гражданин республики Коми.
Другое дело — месть городу, который проглотил, пережулькал, выплюнул и не поперхнулся.
Холодный, расчисленный, бездушный, скептический — в противоповорот теплой, разухабистой, радушной, веселой Москве.
Не то что Максим всей селезенкой прямо вот так безапелляционно чувствовал это противостояние. Скорее искал теорию под свою личную неприязнь. И находил.
Разве можно возразить, что именно через Петербург вползло к нам немецкое крючкотворство и потом выродилось в чудовищную бюрократию, мощное зло всего С.С.С.Р. и Москвы? Ничего не возразишь.
Значит, вреден этот город? Вреден.
Вреден и бесполезен. Столица на окраине империи создает чисто геометрический перекос. Крепость можно было бы поставить. Но никак не столичный город. Пусть бы его разбомбят, а после войны и победы всех выживших вывезти, а тут оставить крепость, и даже можно учредить лучший в мире, самый современный фортификационный объект. Чтобы ни одна мышь не пролетела. Может и он, Максим, не прочь бы сменить вновь профессию и быть водным инженером новой большой стройки. Почему нет?
Но это ладно, дело будущее.
Пока его грела хитрая, замысловатая причастность к делу уничтожения Петербурга. Немцы, уничтожая его, сами не знают, что работают на будущее России. Война — мелкая часть длительных исторических процессов: вот в чем сладко участвовать, правда же?