— Шаляпин такой богатый был?
— Ну! Бас номер один. В Париже у него коридор был в квартире — 100 метров. Из кухни рельса проложена, тележку с едой доставлять!
— А вы его слышали?
— Ну как же! Всегда когда в Мариинке, и в Москву езживал. Бориса пел — колосники тряслись!
— А вот Вагнер, есть такой композитор.
— Есть, — ученый К. внимательно посмотрел на Максима. — Он не в чести сейчас. Считается предтечей фашизма.
— Несправедливо, по-вашему?
Профессор задержался в ответе.
— Вы знаете… Тут однозначно сложно… Мне он, прямо сказать… не близок. Есть в нем что-то такое… сверхчеловечье. Страшное, я бы сказал. Особенно в «Вечном льде».
— «Вечный лед» — что это? Название симфонии?
— Оперы. Вернее, целых четырех опер, тетралогии. А вы почему интересуетесь?
— Да сигнал пришел… Будто действует подпольный кружок антисоветский… любителей этого Вагнера.
— Батюшки! — аж сел ученый. — И чем же они, так сказать… промышляют?
— Знать бы… Быстрее поймали бы. И что же там — про «Вечный лед»?
— Это космогония такая… как мир произошел из вечного льда и к нему, кажется, в итоге вернулся. Путаная система, как и все у Вагнера, но величественная, этого не убавить. И сюжет… Опера вообще искусство условное, но тут вообще какие-то ледяные сущности действуют. Это главное его произведение, грандиозное… в сумме часов 20. Вы понимаете в опере?
— Нет. Совсем в детстве на «Снегурочку» в Большой водили, и все. Но я понял, что грандиозное и про лед, — улыбнулся Максим. — И это ж сколько сочинять такое… Год? Три? Не угадал, вижу.
— Четверть века писал с перерывами. И как раз про «Вечный Лед» говорят, что это любимое Гитлера. Будто где-то в лесах Вестфалии строят теперь на холме огромный замок для исполнения «Вечного Льда»… каждый из склонов холма как декорация для одной из опер.
— Теперь строят?
— Да.
— Вот сейчас, в войну?
— Будто бы да. Это у Гитлера будто бы на манер религии.
— Серьезно… А скажите, ноты оперы и краткое содержание… Либретто… Они могли в городе найти?
— «Вечного Льда»… Его вообще у нас не ставили, но… Были две нотные библиотеки — в Союзе композиторов и в Мариинском театре. Первую в Москву эвакуировали, а во второй — может быть. Ну и, конечно, у частных лиц. У нашего брата музыковеда…
— А у кого именно?
— У Брехнева очень могло, но он эвакуировался. У Каплана… Можно я подумаю денек, сосредоточусь? Представлю вам потом список.
— Буду крайне признателен.
— Что, думаете, секта эта… заговорщики, собираются изучать ноты Вагнера?
— А может хотят осуществить вражескую постановку в Ленинграде.
— Господь с вами, — несколько вздернулся К. — Вы действительно не понимаете… Оперная постановка? Это оркестр 80 человек, певцы, хор… У Вагнера хоров мало, но все равно — это больше сотни человек! Столько заговорщиков?!
— Врагов народа хватает…
— Нет, ну из оперных… И потом репетировать, исполнять? Где?
— Возможна ведь, наверное, постановка камерная? С небольшим оркестром?
Идея, едва зацепившись за максимов мозг, понеслась дальше, что ком с горы.
— Да, конечно… Но это фантастика! — Профессор К. разгорячился, на них стали оглядываться. — Все равно нужно слишком много… безумцев. И потом, знаете…
К. примолк, замкнулся. Потом передернулся.
— Что, профессор К.?
— Это будет конец.
— То есть?
— Если это прозвучит в Ленинграде… Ленинграду конец.
— Разрушится?
— Сам может и не разрушится… Но люди вымрут.
161
Варя вдруг взяла с телефона пустую трубку и поднесла. Послушала. Там была немножко другая тишина, не как просто тишина. Она слегка гудела: наверное, кровь в ухе, на манер когда слушаешь морскую раковину. Представила, что там на другом конце тишины Арька. Он что-то слышит, что-то видит? Что-то ведь слышит и видит, если живой. А что-то помнит? Что он помнит?
162
Радия разбомбили, а сегодня над Международным проспектом расплескался шлейф из десятков тысяч поддельных продкарточек. Проспект перекрыли, вся милиция ползала-собирала, но сколько людишки успели унести, да и каждому ползавшему милиционеру все щели не прощупаешь, да и прощупывающий энкавэдэшник сам — младший голодный чин: в общем, засада.
Киров лично выступил по радио, сообщил, что карточки на другой бумаге и те, кто с ними за хлебом сунется, будут упромыслен согласно военному времени. Это был блеф: бумага-то правда другая, да чуть, и как ее отличат сотни продавщиц, а если и отличат — откуда кликнут в нужную минуту милиционера?