- Да нам насрать на твою инструкцию! - с вызовом произнес Орех, молодой обалдуй с глазами садиста и прокуренным голосом. Этот тип людей я тоже знаю. И не люблю. Обучению не поддаются.
- Периметр не обойти, там чертополох с репейником в человеческий рост. - Сидельников был единственным, кто служил в армии, причем не абы где, а в десантных войсках. Коренастый, основательный по характеру, в разговоре каждое его слово звучало весомо. К нему обращались «дядя Саня», хотя Сидельникову не было и тридцати. Вот и сейчас, когда он говорил, все повернулись к нему. Все кроме Ореха, который с кислым выражением лица плевал себе под ноги.
- Если проблема в этом, - сказал я, - тогда нужно скосить сорняки. У нас есть коса?
Косы у нас не оказалось.
- Ничего, я найду где-нибудь, - пообещал я. - Предлагаю с завтрашнего дня в дополнение к графику смен выводить на покос по человеку.
Они взвыли.
- Ну вот еще!
- Размечтался, начальник!
- Это наше личное время!
Бог мой, мне достался настоящий сброд.
- Если кому-то не нравится, я не держу.
- Да увольняли нас уже! - нервно пробубнил Тарасыч. У него на плече синела татуировка якоря. Он говорил всем, что в 1965-ом служил на боевом крейсере, хотя на самом деле работал в порту на узле связи. - Увольняли, только потом назад взяли - никто на эту работу не идет!
Блин, как же с ними, чертями, бороться? Увольнения не боятся, наказания по барабану, гауптвахты нет, да и не в армии мы, свободные вольнонаемные.
Сидельников неожиданно вырос возле меня.
- Ты это, начальник, - сказал он, обняв меня за плечо, - занимайся своими делами, ладно? А нас не трогай. Мы сами разберемся, как нам службу нести.
Подтвердив свои слова широченной, составленной из крепких зубов улыбкой, Сидельников отодвинулся в сторону. Я вытер взмыленную шею. Во рту было сухо, как в Сахаре. Пальцы сжались, пытаясь стиснуть рукоять несуществующего резца. Не хватало мне сейчас только ложки вырезать!
Я обвел подчиненных суровым взглядом.
- Вы получаете премиальные, - произнес я с расстановкой. - На мой взгляд, слишком большие. Я поговорю с Гаджиевым, чтобы сделать их соразмерными выполняемым обязанностям. Думаю, это пойдет вам на пользу.
Они затихли. Ропот прекратился. Лица выглядели обескураженными.
Я был доволен собой.
- Слушай, капитан, че ты выделываешься? - вдруг подал голос Орех. - Мы же все про тебя знаем. Тебя из части за пьянство уволили. Бухал по-черному. Че ты нас строишь, на себя посмотри. Какая те разница, ходим мы вокруг колючки или не ходим - никому до этого спецхрана дела нету. А ты все равно уйдешь через год. Вот и выбирай, мирно ты этот год проведешь или с проблемами. А то, знаешь, некоторые проблемы заканчиваются отделением травматологии, трепанацией и прочей фигней, неприятной для организма.
Его выступление стало для меня неожиданным, как удар под дых. Не в смысле угроз, я их не воспринимаю в принципе. Куда более неприятной была просочившаяся информация о причине моего увольнения. Теперь в их глазах я упал до уровня майора-ракетчика, превратившись в свояка парня, с которым можно разговаривать на «ты», приказы которого можно не выполнять, а если он станет изображать начальника, нужно просто приобнять его за плечо со словами: «Да ладно тебе, Палыч! Ну подумаешь, вдоль колючки не ходим. Велика трагедия!»
По инерции я сделал несколько шагов вдоль стоя, пытаясь понять, как мне поступить дальше, чтобы вернуться к привычной расстановке «начальник-подчиненные». Когда я добрел до Тарасыча, стоявшего в строю последним, то неожиданно понял. А ведь сукины дети правы. Меня на самом деле уволили за пьянство. И сюда я не царствовать приехал, не порядки свои наводить, а год-полтора отбыть в ссылке. Так чего выеживаться?
Мои подопечные, обнаружив, что я малость забыл про них, потихоньку разбрелись, сели на велосипеды и гуськом покатили в сторону поселка (за исключением Тарасыча, сменившего на карауле Морозова). Клякса, наш пес, долго бежал за ними, потом вернулся. Его конура находится здесь, рядом с караулкой. Кто-то сердобольный подобрал его щенком на свалке возле ткацкой фабрики и принес сюда. Клякса здесь вырос, превратившись в черного взлохмаченного пса. Когда он лежит, то невозможно понять, где у него лапы, а где голова. Когда возле караулки появляется чужак, Клякса громко лает, прижавшись к конуре. Нападать боится. А еще он обожает носиться за велосипедистами…
Тарасыч бродил вокруг караулки, попыхивая папироской и поглядывая на меня с ехидной ухмылкой. По его лицу было видно, что ему дюже понравилось, как нового командира опустили с небес на землю. Это подняло ему настроение. А я, погруженный в раздумья, стоял возле ворот, словно передо мной по-прежнему находился строй, которому я должен был ответить.
Потом мне надоело так стоять.
Я сказал Тарасычу, что вернусь через час-полтора. Если что случится, вызовет меня по рации. На словах «если что» он подавился папиросным дымом. Типа, ему стало смешно, так как здесь с роду ничего не происходило. Ну да бог с ним.
Я прошел через луг, пересек неглубокий ручей, поросший густым ивняком, проследовал вдоль окученных рядов картофельного поля. Владения фермера Ипатова состояли из двухэтажного особняка, двух больших сараев и коровника. Я долго стучал в дверь особняка, но мне никто не открыл. Побродив по двору, я обнаружил в коровнике мальчишку лет тринадцати, среднего сына фермера. Я представился и попросил косу до вечера. Смущенный грозной надписью на моей куртке, мальчишка заторможено ответил, что косы у них вообще-то нет.