Гриша настороженно поглядел по сторонам.
— Конфуз вышел, — признался он, покраснев. — Только между нами. Когда волки нас обступили, каюсь, с перепуга штаны подмочил малость.
Агамемнон открыл рот.
— В самом начале? — осведомился он после паузы.
— Да, — судорожно кивнул Гриша.
— Ну, ты и мужик! — восхитился Агамемнон. — Настоящий кладоискатель! Надо же, какое самообладание! И ты все равно остался со мной, не бросил?
Гриша не стал уточнять, что в добавок к конфузу, у него еще и ноги отнялись.
— Да, — потупив взор, скромно ответил он.
— За это стоит выпить, — решил Агамемнон. — Официант!
Разлив водку, он поднял стопку.
— За настоящих мужчин! — провозгласил тост руководитель.
Грише было одновременно стыдно и приятно. Настолько, что захотелось вскочить, обнять и облобызать старого друга, прижав его к сердцу, как родного.
— За них, — коротко подтвердил он, еле справившись со своим порывом.
Агамемнон выпил и аппетитно захрустел капустой.
— Движение начинаем через час, — сообщил он Грише. — Как думаешь, лопаты там остались?
— Можем новые прихватить, — пожал Григорий плечами. — И фонарики тоже, на всякий случай. Вот только деньги…, — замялся он.
Агамемнон что-то быстро достал из кармана. Разжал ладонь. На ней лежал тот самый дорогущий червонец восемьсот второго года.
— Ну, ты даешь! — восхитился Гриша. — Разве они у тебя его не забрали?
— В трусы спрятал, — признался Агамемнон. — Туда, где отцовские часы в «Криминальном чтиве» держали. Как думаешь, получится быстро реализовать?
Гришина рука дрогнула, когда он принялся разливать водку.
— Тогда выдвигаемся через два часа, — твердо сказал он. — Надо будет еще к одному знакомому заехать, показать.
— У меня другое предложение, — не согласился Агамемнон. — Давай сейчас пока за машиной съездим. Если лопаты остались — прекрасно, проверим наш клад. Нет, так вернемся в Москву и прямиком к твоему знакомому. У нас же там, в машине, целая коллекция. А на электричку денег хватит, не переживай.
Гриша подумал мгновение и поднял стопку.
— Решено, — сказал он.
Машина стояла там же где они ее и оставили: кривовато уткнувшейся почти в ворота кладбища. Какие-то идиоты прямо на серебристом боку краской из баллончика нарисовали череп с костями.
— Вот сволочи! — разозлился Гриша. Он, подскочив к машине принялся судорожно оттирать краску.
— Оставь! — прикрикнул Агамемнон. — Только испортишь. В Москве отмоем.
— Поймал бы — убил! — с ненавистью объявил Григорий.
— Да-а, — задумчиво протянул начальник экспедиции. — А говорили, что кладбище заброшенное.
— Проходной двор, — хмуро поддакнул Гриша.
Они облазили все вокруг, но лопат так не нашли. Фонариков тоже не оказалось.
— Сперли все, — сплюнул Агамемнон. — Наверное, те же, кто и череп нарисовал.
— Хорошо, что в багажник не залезли, — заметил Гриша, открывая машину. — Проверь-ка.
Бабушкин короб лежал там же, на месте. Начальник экспедиции поднял крышку.
— Все на месте, — довольно вздохнул он. — Пойдем на могилу?
Гриша посмотрел на знакомую арку с глупой надписью. Дежавю, подумал он, передернув плечами.
— Может, в другой раз? — с надеждой глянул нумизмат на руководство. — Не руками же там рыться. Да и приятель мой ждет.
— Верно, — согласился Агамемнон. — Тогда, ладно, тронулись.
И через два часа они, оставив проклятое золото под охраной деда, уже подъезжали к МКАДу.
Тарас Петровский
На праздниках у родителей всегда было весело и шумно.
Тем более, по серьезному поводу.
Семьдесят восемь лет отцу — шутка ли!
Правда, с каждым юбилеем, гостей становилось все меньше и меньше — неумолимое время расставляло все и всех по своим местам.
Сегодня выбраться сумел только старый фронтовой друг отца — Иван Сергеич, да и то, наверное, потому что жил в соседнем микрорайоне. С ним приехала его дочь и красавица внучка, из-за которой уже, наверняка, не один паренек потерял покой и сон.
Пока хозяйка дома суетилась вокруг стола, гости разбрелись по квартире.
Женщины оккупировали кухню и начали свои недоступные мужчинам нескончаемые разговоры, именинник вместе с главным гостем принялись за воспоминания, а Тарас, не принятый ни туда (по причине принадлежности к сильному полу), ни сюда (Молодой ты еще, сказал батя), просто слонялся из комнаты в комнату. Он был спокоен и умиротворен, как человек, выбравшийся из пустыни и припавший, наконец, к вожделенному роднику. Он давно последний раз был у родителей. Где-то, с полгода, подумал он. Но ничего не изменилось. Все в старом доме оставалось неизменным и незыблемым.