Паранойя Кан Гванджина тихо скреблась изнутри черепной коробки, нашептывая всякие гадости. Что Пак Сумин может меня бросить, что она — белая кость, а я — простой беглец-северянин. Что я отдал девушке свой последний козырь, вложил в ее тонкие ладони свою жизнь и сейчас надеюсь, что она сможет поступить правильно.
Кан Гванджин боялся, что Пак Сумин может меня продать. Но я верил в то, что годзилла справится с вызовами, которые возникнут на ее пути. Когда я говорил, что нашел единственную женщину на всю Корею, которая не сдаст меня NIS, я не шутил. Я на самом деле считал, что при всех своих отрицательных качествах, лености, вспыльчивости, Пак Сумин обладала самым важным для женщины качеством. Она в меня верила и всегда оставалась на моей стороне, и поступала она так с самого начала, еще тогда, когда попала в руки Ким Аран. Как сказала мне когда-то сама Пак Сумин, она огромной ценой выиграла для меня время, не сдалась и не сломалась, а ведь тогда мы только-только присматривались друг к другу.
Точнее, тогда присматривался только я. Как мне теперь казалось, Пак Сумин для себя решила все довольно давно, едва ли не в нашу первую встречу. И целенаправленно шла к своей цели. Так что сейчас, когда мы достигли наивысшей степени взаимного доверия, когда между нами не осталось постыдных тайн и секретов, у нее нет ни единой причины отказываться от меня. А значит, все будет хорошо.
Конвоиры быстро передали меня со всеми документами и личными вещами местной администрации и убрались восвояси, а я начал знакомство с местом, которое на ближайшие четыре месяца станет моим домом.
Первые два этажа были отведены под учебные классы и рабочие цеха — в этой тюрьме занимались пошивом одежды, как и во многих других подобных учреждениях. На третьем этаже находилась общая зона, столовая и библиотека. Жилые блоки размещались на верхних этажах, последние из которых были отведены под содержание преступников, совершивших тяжкие преступления, такие бандиты содержались отдельно.
Изнутри тюрьма была местом мрачным и тесным, с узкими лестницами и дверными проемами, решетками и многочисленными ограждениями. Все было спланировано так, чтобы пара охранников со щитами и дубинками могли заблокировать узкий проход в случае бунта заключенных.
Камеры были организованы по американскому принципу — небольшие комнатушки с решетками вместо четвертой стены, для того чтобы смотритель мог видеть происходящее внутри. Единственный относительно широкий коридор был как раз в зоне камер заключения — чтобы сотрудник мог без труда идти посередине, не боясь, что кто-то сумеет схватить его через решетку и таким образом напасть. Даже специальные желтые линии были расчерчены на полу, за которые запрещалось заходить во время обходов, а заключенным во время утренних построений и осмотров — заступать.
Все это крайне походило на армейские казарменные порядки, так что я лишь в очередной раз убедился, что любое место, эксплуатирующее бесплатный труд, имеет одни и те же черты.
Хотя, технически, заключенным за работу на тюремном производстве платили, но это были сущие гроши, которые начислялись на личный банковский счет осужденного. В основном люди тратили эти деньги на покупку продуктов в тюремном магазине, ведь пайка тут была такая же, как и в центре временного содержания — шестьсот граммов рисово-кукурузной смеси на человека в сутки и небольшая стограммовая добавка тем, кто работает на тюремном производстве. А так как желающих чем-нибудь заняться тут хватало, то на полную ставку рассчитывать не приходилось — работали хорошо, если три-четыре дня в неделю, в том числе и из-за переполненности тюремных камер, ведь производство было рассчитано на меньшее число заключенных.
Меня поселили в четырехместную камеру, которая формально уже была заполнена — я оказался пятым. Из мебели тут, как и в СИЗО, было только несколько тумбочек, перегородка со шторкой для чаши Генуя и маленький низкий столик для приема пищи в вечернее время — столовая работала только утром и в обед. Спали заключенные на тонких матрасах прямо на полу, укладываясь штабелями.