Специальный корреспондент
Первая часть I ЛЮБИМОЕ ДЕЛО
Памяти Александра Грина
первая книга здесь https://author.today/work/108067
Я достал из рундука родной хаки и отряхнул его от пыли. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь щель в шторах, подсветили целые сонмы мельчайших частиц, которые взмыли в воздух и закружились по комнате. Невыносимо захотелось чихнуть, но удалось сдержаться, наморщив нос.
Следом за кителем на свет Божий появились галифе, сапоги, портупея с револьвером и фуражка — такая же мятая, как в последний раз, когда я надевал ее. Мне никогда не нравились фуражки. Вот и сейчас уставной головной убор отправился в сторону, как и сверток с погонами и наградами, который даже разворачивать не хотелось — на зубах всякий раз появлялась оскомина.
Следовало позаботиться и о хлебе насущном: пара банок тушенки, краюха ржаного, початая, но плотно закупоренная бутылка вина, фляга с водой, какие-то слегка пожухлые огурчики и желтоватая петрушка — это было совсем неплохо. Видали и похуже!
Вещмешок -"сидор"— отправился в сторону; вот о чем я скучать не буду, благо, теперь у меня имелся вполне приличный кожаный ранец. Из платяного шкафа в него перекочевала пара смен белья, теплый вязаный свитер и костюм поцивильнее — брюки в полосочку и сорочка. С полки я достал парочку дорогих сердцу книг и толстую тетрадь, которую использовал для записей. Скатка с шинелью пристроилась в крепления снизу — красота!
Бежал ли я? О, да.
Ситуация назревала скверная. Как говаривал мой знакомый особист с непримечательным лицом, "у каждой проблемы есть фамилия, имя, отчество". Лиза, Елизавета Валевская — вот как ее звали. Свеженькая, миленькая, с пшеничного цвета волосами, яркими голубыми глазами, всегда готовыми к улыбке, и восхитительно алеющими в самый неподходящий момент щечками. Очень, очень хорошая девочка.
В гимназии, где я работал последние три года, в соответствии с новыми веяниями имелись и мужские, и женские классы. Никаких проблем с девочками в целом не было — прилежные, послушные, старательные — такие ученики просто мечта любого учителя, который до этого дирижировал ротой здоровенных мужиков. Проблема была с их родителями.
По итогам Великой войны по самым скромным подсчетам погиб каждый десятый имперский мужчина призывного возраста. Гражданская война также собрала свою кровавую жатву. Дефицит женихов образовался жесточайший, и конкуренция за подходящую партию порой доходила до абсурда.
Мне удавалось избегать пристального внимания падких на матримониальные планы вдовушек всё это время. Наверное, дистанция, которую я установил между собой с одной стороны, и коллегами и попечительским советомс другой, всё-таки играла свою роль. Ну да, пришлось прослыть чудаком, но это чудачество легко списывали на пережитое на фронте. Да и, откровенно говоря, учителем я был хорошим — поэтому прощалось многое.
Но теперь меня приперли к стенке. В буквальном смысле слова. В последний день четверти меня поймала на улице весьма респектабельная пара и, совершив обход с обоих флангов, завершила окружение у манящей изобилием товаров стеклянной витрины универсального магазина.
— Понимаете, — сказала миловидная женщина неопределенного возраста, — Девочка очень страдает.
Я не понимал.
— Вы должны войти в положение, — было видно, что эти слова даются импозантному господину с видимым трудом, — У нее есть ваша фотография из газеты, она прячет ее под подушкой. Она плачет вечерами, я не могу позволить, чтобы моя девочка плакала.
— Я читала ее дневник — там всё про вас,— снова подала голос дама.
Мои ощущения были сродни легкой контузии. Эти двое натурально втирали мне какую-то дичь. Мозг же независимо от моего желания совместил идеально-симметричный нос мужчины и его открытый лоб с голубыми глазами и изящной шеей дамы — и картина сложилась.
— Лиза, — сказал я, — Вы пришли из-за нее.
Ну да, она смущалась и краснела всякий раз, когда мне приходилось вызывать ее. Ну да, она всегда тщательно следила за своей внешностью и иногда задерживалась в аудитории чуть дольше, чем было необходимо, но...
Наше время породило миллионы подранков. Бывшие беспризорники, сироты круглые, над которыми взяла опеку Империя или ее сердобольные граждане, и сироты, потерявшие одного из родителей... Нынешние подростки, юноши и девушки, взрослели в ужасающих условиях, и мало кто из них избежал участи быть свидетелем дел кровавых и жутких, которые вовсе не предназначены для детских глаз. Многим из них хотелось внимания — независимо от пола, социального происхождения и имущественного положения. Просто необходимо было перекинуться парой слов со взрослым, который говорит с ними не чинясь, слушает и воспринимает как равных. Я старался, ей-Богу. Мне было их до одури жалко.
Но — рассматривать ученицу в качестве будущей спутницы жизни или — того хуже — мимолетного увлечения? Упаси Господь! Ничто человеческое мне, конечно, не чуждо, да и девицы в семнадцать лет вполне привлекают мужское внимание... Однако есть же, в конце концов, понятие о том, что такое хорошо и что такое плохо!
Госпожа Валевская-старшая посмотрела мне прямо в глаза и сказала:
— Я думаю, объявить о помолвке сразу после выпускного бала будет вполне уместно.
А я думал, что вполне уместно будет скорее пустить себе пулю в лоб.
— Вы несвободны? — встревоженно уточнил ее супруг.
— Нет, дело не в этом... — попробовал начать маневрировать я.
Но эти двое для себя, видимо, всё уже решили.
— Я понимаю, что вы небогаты, — кивнул господин Валевский, — Но у вас кристальная репутация — это дорогого стоит в наши дни! Не переживайте — я дам солидное приданое, сможете открыть частную школу или другое дело по душе — это вы сами решайте с Лизонькой, настаивать не буду.
Внезапно передо мной замаячил выход из сложившейся ситуации.
— Позвольте, — сказал я решительно и шагнул в сторону — прямо туда, где вращалась, приводимая в движение электромотором, автоматическая четырехлепестковая дверь универсального магазина.
Они не сразу поняли, что я сбежал. Только в тот момент, когда подошвы моих штиблетов выбивали дробь по лестнице, ведущей на цокольный этаж — там должен был быть черный ход.
Директора я уведомил в письменном виде — послал заявление по почте. Это было приемлемо — в конце концов, учебный год кончился, экзамены сданы, ведомости подписаны. Найдут они себе другого магистра-гуманитария... Оставалось только улизнуть из города незамеченным!
Я как раз сбрил отросшие усы и бородку и искал взглядом, чем бы утереться, когда пришлось хвататься за револьвер и тыкать им в незваного гостя, а после — козырять, щелкая тапками друг о друга.
— Ваше Превосходительство? — вот уж кого я точно не ожидал тут увидеть!
Артур Николаевич — как всегда великолепный — стоял прямо у меня за спиной и протягивал полотенце.
— А я смотрю, хватки ты не растерял! — довольно хмыкнул бывший Регент и отвел ладонью ствол револьвера в сторону, — Уже совсем бежите, или на чаю попить времени хватит?
У этого старого тигра в глазах плясали смешинки — он явно всё знал! Я выдохнул:
— Чаю? Можно и чаю...
Чай у меня был хороший — молочный улун с другого конца света. С десяток сухих скрученных листочков шуршали и стукались на дне жестянки — этого как раз должно было хватить на две чашки.
— Присаживайтесь, например, в это кресло, — предложил я и поспешно убрал с подлокотника сверток с погонами и наградами.
Этот торопливый жест не укрылся от цепкого взгляда Крестовского. Он принял у меня чашку чая а потом достал из моего ранца за уголок тонкую серую книжечку в сером же переплете.
— Это ведь ваше? Почему не подписались собственным именем? Достойная вещь, прямо скажу. У нас в столице ее перепечатывают на папиросной бумаге через копирку и продают с рук — расходится быстрее, чем горячие пирожки. А после того, как копии стали проникать за границу — поток репатриантов из эмиграции увеличился чуть ли не вдвое.