Долой замшелые устои, свободный мир неотвратим! Колосс покачнулся, и недовольство, которое в военное время держали глубоко внутри, под замком, вырвалось наружу. Люди поверили в шанс всё изменить. И обратили свой полный надежд взор на тех, кто боролся и призывал к радикальным переменам давно. Те, кого раньше считали маргиналами и террористами, вдруг стали пророками, ясновидцами, которые смогут проложить новый курс. И громче всех звучал голос Новодворского. "Долой старый режим!" — вот что во всеуслышание заявил этот голос после того, как заговорщики убили Императора и объявили о создании Республики.
Банкиры, промышленники и царедворцы, почему-то решившие, что народ покорно склонит голову перед новыми дирижерами и примется по-прежнему тянуть лямку обыденности, жестоко ошиблись. По мнению Новодворского — клика заговорщиков не обладала ни одним из необходимых для удержания власти качеств. Не было у них ни ореола древних традиций, как у монарха, ни сил и возможности применять насилие, как у военного командования, ни четкой идеи и мощной харизмы, как у революционных демократов — "синих". Временщики и трех месяцев не продержались после того, как Протекторат нарушил перемирие и прорвал фронт на громадном участке, и занял плацдарм, равный по площади половине его собственной территории... И захватил десятки тысяч пленных, и вывез тысячи и тысячи тонн продовольствия, скрупулезно реквизируя всё, что можно было употребить в пищу пухнущим от голода промышленным тевтонским центрам....
Такого просчета новым владыкам империи "синие" не простили. Потрепанная, едва укрепившаяся на новых рубежах армия зализывала раны, полиция и спецслужбы, обескровленные за месяцы хаоса, были заняты скорее спасением собственных жизней, а не наведением порядка в стране. И Новодворский опубликовал воззвание, ставшее легендарным — "НА УЛИЦЫ!" — так его назвали. Синий прилив затопил города. Народ танцевал, пел, провозглашал скорое наступление всеобщей свободы, равенства и братства. Также декларативно была объявлена Республика Ассамблей — и вдруг всё закрутилось. Идея обрела плоть.
Небольшие группки на местах созывали Ассамблеи, которые объявляли себя представителями народа, брали власть в свои руки и начинали руководить — как могли и как умели. В эти новые представительные органы, конечно, не допускали "бывших" — всех, кто имел хоть какое-то отношение к старому режиму. Никаких имперских чиновников, офицеров! Даже гимназические учителя, корреспонденты государственных газет, священники, почтальоны и дворники городских и уездных управ попали в проскрипционные списки. "Бывших" обвинили виновными во всех бедах — это они довели страну!
Поскольку львиная доля депутатов Ассамблей происходила из людей в целом маргинальных — нищей интеллигенции породы непризнанных гениев, стихийных вожаков толпы, представителей "серого" бизнеса и элементов откровенно околоуголовных — для того, чтобы решать судьбоносные для страны-провинции-уезда вопросы и не отвлекаться на мелочи, им было назначено обеспечение... Назначено решением Ассамблей, конечно же.
Новодворский уверял — имелись среди депутатов и люди приличные. Идеалисты, мечтатели, работяги и пламенные борцы, но...
— Выбирают обычно самых крикливых,— тяжело дыша, сказал он, — Представьте себе четвертый класс народного училища, этих конопатых и картавых дикарей одиннадцати-двенадцати лет... Вы учились в народном училище? Вспомнили свой класс? Кто у вас там был заводилой? Сделали бы вы его старостой класса, будь ваша воля?
— Я, масса, — поднял руку Тес, — Я учился в школе, и был самый крикливый, и я был старостой. Я набил всех парней и подчинил их себе, масса.
А я подумал, что хоть и не учился в народном училище — но прекрасно понимал, о чем говорит Новодворский. Странно было слышать такие речи от демократа.
А демократ сказал, что, столкнувшись с засильем крикунов и маргиналов, матерыми революционерами было принято решение создать структуру — Партию лоялистов, которая объединила бы все здоровые силы, лояльные новому строю. Что-то вроде древних духовно-рыцарских орденов, которые объединяли в своих рядах воинов без страха и упрека. Конечно, в партию эту набирали только проверенных сознательных товарищей... И эмиссарами и уполномоченными становились исключительно члены партии.
— И знаете, что первым делом начали делать наши проверенные товарищи? Принимать в партию своих друзей, родственников и знакомых, продавать синюю книжечку лоялиста за золото и валюту. А-ха-ха-ха-ха! — Новодворский закаркал, делая вид что смеется, — Мы создали ту же самую чертовщину, с которой боролись! И тогда вы восстали, не прошло и года... Выходит, мы с вами абсолютно одинаковые, а?!
Мы почти обсохли — всё-таки ночь была по-южному теплая, хоть с моря и тянуло прохладой. Здесь было полно каменного угля для генератора, и я подбрасывал его в жаровню, так что, меняя положение тел, мы высушили всю одежду. До утра оставалось еще часа три, сна не было ни в одном глазу, соваться в город в такую рань было бессмысленно, и здесь, у маяка, провести время можно было не хуже, чем в любом другом месте. Новодворский тревожно спал, уродливо закинув голову за спинку своего кресла, и кадык его выпирал вверх, козлиная бородка тряслась в такт прерывистому дыханию, круглые очки повисли в районе надбровных дуг. Вдруг он всхрапнул и открыл сначала один глаз, потом второй, а потом заговорил, как будто и не было никакой паузы:
— ...почему бы и не приехать в Колонию? Этих безбожных романтиков следовало разбавить свирепыми хищниками, а учитывая отношение местных к цветным — это не могли быть тамильские сипаи или ветераны с Сипанги. Здесь, в Зурбагане, лоялистам как медом намазано. Не светите своими офицерскими сапогами, вам выпустят кишки в первой же подворотне! Четыре тысячи только одних военных инструкторов, большая часть из них — бывшие уполномоченные... Они-то выбили себе место на транспортниках Альянса, когда эвакуировались с Севера. Как думаете, чему они научат городское ополчение? Меня приглашали на Континентальный Конгресс, который состоится одновременно с фестивалем... Да кому я это говорю, вы же человек регента... Не музычку послушать приехали в такую даль! Хотите — пробью вам аккредитацию?
— Хочу! — сказал я.
Грех было отказываться от такой возможности. Попасть на первое заседание Конгресса! Опять бриться придется и одежду менять — чтобы с Грэем не столкнуться... Устроить драку с возможным будущим президентом — не самая лучшая идея.
— Имущественный ценз, представляете? — белки глаз Новодворского вращались, — Они хотят выстроить политическую систему на основе имущественного ценза! Буржуазная республика во всей ее красе! Чем больше вы платите налогов — тем больше у вас голосов! Каково? А как же равенство? Чем рыбак хуже судовладельца, он что — не человек? А если тот же граф Грэй заплатит половину своего состояния в бюджет — это что, дает ему право распоряжаться судьбами всех остальных? Какое же тут равенство?
Он пару часов назад рассказывал про школьные классы и самых крикливых — и снова завел шарманку о равенстве. Спорить с ним было не с руки, доказывать что-то морфинисту — последнее, что я бы стал делать, но простодушный абиссинец не удержался:
— А что, масса, мудрый служитель Джа, или наставник в школе, или мастер, познавший секреты литья металлов разве не более полезен стране, чем домовладелец, сдающий комнаты за малую лепту? Неужели самоцветы и золото ценятся больше, чем знания и опыт? Или бродяга, спящий в грязи со свиньями и не могущий вспахать землю и прокормить себя сам, так же смыслит в управлении государством, как искушенный законник или глава большого рода? Почему ты считаешь, что их голос должен звучать одинаково громко, масса? И почему глупые жители Колонии считают, что голос богатого должен звучать громче голоса мудрого?